Американскому обществу, правда, не хватает иронии, так же как
и общественной жизни, веселья. Внутреннее очарование манер, театр
социальных связей - все перенесено на внешнее, на рекламу жизни и
образа жизни. Это общество, которое неутомимо оправдывается в
собственном существовании. Всему должна быть придана гласность -
что почем, кто сколько зарабатывает, кто как живет, и для игры
более тонкой не остается места Внешность (look) этого общества -
самореклама. Подтверждение тому - повсюду мелькающий американский
флаг: на плантациях, в населенных пунктах, на станциях
обслуживания, на надгробных плитах, и это не знак доблести, а
своего рода знаменитый фирменный знак. Просто-напросто лейбл
самого прекрасного, преуспевшего многонационального предприятия:
США. Именно так, наивно, без иронии и протеста, его живописали
гиперреалисты (Джим Дайн в шестидесятые годы), подобно тому как
некогда поп-арт радостно переносил на свои полотна удивительную
банальность товаров потребления. Во всем этом нет ничего от злой
пародии Джимми Хендрикса на американский гимн. Единственное, что
можно там
[162]
найти, так это легкую иронию, нейтральный юмор приевшихся вещей,
юмор mobile-home и огромного гамбургера пятиметровой длины на
биллбоарде, поп- и гипер-юмор, столь характерный для американской
среды, где вещи словно наделены снисходительностью в отношении
собственной обыденности Но точно так же они снисходительны и к
собственному безумию. Говоря более обобщенно, они не претендуют на
экстраординарность, они сама экстраординарность. Они суть та
экстравагантность, которая всегда придает Америке ее необычность,
а отнюдь не сюрреалистичность (сюрреализм - все еще эстетическая,
чисто европейская по духу, экстравагантность); нет, здесь
экстравагантность перешла в вещи. Безумие, субъективное у нас,
стало здесь объективным. Ирония, у нас субъективная, сделалась
объективной здесь. Фантасмагоричность, чрезмерность, которые у нас
характеризуют ум и мышление, здесь перешли в вещи.
Какими бы ни были скука и кошмар американской повседневности
- не чуждые и другим странам, - американская рутина будет в тысячу
раз интереснее, чем европейская, и в особенности французская Может
быть, потому, что обыденность родилась здесь из крайней
протяженности, экстенсивной монотонности и предельной вне-
культурности. В Америке рутинность задана изначально - как иная
крайность, как обратная сторона скорости, вертикальности,
чрезмерности, доходящей до бесстыдства, и безразличия к ценностям,
граничащего с аморализмом. Тогда как французская рутина
представляет собой отбросы буржуазной повседневности, порожденной
концом аристократической культуры и превратившейся в
мелкобуржуазный маньеризм, то сама буржуазия убывала как
x`cpemeb` кожа в течение всего XIX века. В этом все и дело: нас
отделяет от них труп буржуазии, именно она принесла нам хромосому
пошлости,
[163]
в то время как американцы сумели сохранить юмор в материальных
проявлениях очевидности и богатства.
По той же причине все, что относится к области статистики,
европейцы воспринимают как злой рок, как свое личное поражение и
бросают судорожный вызов цифрам. Для американцев, напротив,
статистика является оптимистическим стимулом, показателем успеха,
счастливым приобщением к большинству. Это единственная страна, в
которой количество может восхищаться собой без всяких угрызений
совести.
Снисходительность и юмор, сказавшиеся в пошлости вещей,
характерны для американцев как в отношении самих себя, так и в
отношении к другим. У них приятная, неторопливая манера
размышлять. Они не претендуют на то, что мы называем умом, они не
чувствуют угрозы со стороны ума других. Для них это всего лишь
форма индивидуального сознания, которой не следует слишком
гордиться. Они не стремятся сходу что-либо отрицать или
опровергать, их естественный порыв - одобрять Когда мы говорим: я
с вами согласен - то только для того, чтобы потом все
опровергнуть, Когда американец говорит, что согласен с вами, это
произносится со всей искренностью, без всякой задней мысли. Но
очень часто он подтвердит ваш анализ фактами, статистическими
данными или жизненным опытом, которые де факто лишают этот анализ
всякой концептуальной ценности.
Эта не лишенная юмора снисходительность к себе
свидетельствует об обществе, уверенном в своем богатстве и своем
могуществе, что, вероятно, в какой-то мере подтверждает
высказывание Ханны Арендт, что американская революция, в отличие
от всех европейских, революция успешная. Но даже у этой успешной
революции есть свои жертвы и свои символы жертвенности, Например,
убийство Кеннеди, на котором, в конечном счете, основывается
современное правле-
[164]
ние Рейгана.