Скачать 135.25 Кбайт
Америка
В психодраме уже нет
контакта, ибо отсутствие Другого акробатически симулируется и
dp`l`rhghpserq. В ходе этой искусственной драматургии повсеместно
идет исчезновение Другого. Точно так же субъект становится
тождественным субъективности, и это отчуждение продолжается в
обществе, где человек, как политическое животное, сводится к его
мнению. Он становится транспарентным и интерактивным. Сегодня
субъект не имеет Другого, он живет без двойника,
[59]
даже без тени. Именно такой ценой достигается его высокая
коммуникабельность. Интерактивное существо рождается не из новых
форм общения, а из-за исчезновения социальности и инаковости. Это
другое после смерти Другого, и оно не есть одно и то же, ибо
возникает на основе операции отрицания.
Фактически интеракция - это медиум, невидимая машина.
Механический автомат еще играет дифференциацией человека и машины.
Наши интерактивные автоматы, наши симуляционные автоматы уже не
содержат различия. Человек и машина - изоморфны и индифферентны,
они не есть друг для друга Другое. Компьютер не имеет Другого. Он
не интеллектуален, так как интеллектуальность мы приобретаем
благодаря признанию Другого. Именно это является причиной его
эффективности, Подобно аутисту, он занят только собой и не
принимает во внимание другого, он использует силу абстракции и
работает так быстро именно потому, что выталкивает другого. В
гомеостазисе равного с равным другому нет места.
Имеется ли тогда хоть где-нибудь друтость, или благодаря
психодраме от нее все уже очищено? Имеется физика Другого или
только его метафизика? Имеются ли дуальные, недиалектические виды
инакости? Имеется ли такая ее форма, как судьба, в которой нет
места понятиям психологического или социального партнерства?
Сегодня все выражается в понятии дифференциации. Инаковость -
это не дифференциация, которая на самом деле снимает различие.
Если язык является системой различий, если смысл редуцируется к
дифференциации, тогда радикальная другость уничтожается языком.
Дуализм разрешается внутри системы понятий, а все, что не подлежит
дифференциации, артикуляции, опосредованию, редуцируется, и язык в
его радикальности к Другому оказывается единствен-
[60]
ным субъектом. Отсюда игра языка задает не только маленькие
оппозиции, которые являются предметом структуралистского анализа,
но и вводит материальное различие, как символическое замещение
жизни и смерти.
Какой смысл имеет утверждение, что женщина - это другое по
отношению к мужчине, кроме как подавления другого нормальным и
цивилизованным? Можно поставить вопрос: кто по отношению к кому
выступает как Другой? Не является ли господин Другим раба? Они
проявляются антиподами в классовой борьбе и угнетении, а на уровне
понятия их оппозиция редуцируется диалектикой. Вещи и сущности не
имплицируют дифференциацию. Символический порядок задает дуальные
формы, которые не опираются на различие Я и Другого. Пария не есть
Другое брамина, его судьба - другая. Они не могут различаться в
рамках одной и той же шкалы, они относятся к несоизмеримым
порядкам, где движение дня и ночи не совпадает. Является ночь
Другим дня? Это то же самое, как с различием мужского и женского,
то и другое - несравнимые порядки. Один пол не сводим и не
соизмерим с другим нигде, кроме как в теориях сексуальности,
которые в своей основе утопичны. Так и дифференциация есть не
более чем утопия, в которой желание состоит в сведении различных
понятий друг к другу (так добро и зло разделяются, собственно, для
того, чтобы потом достичь их мистического синтеза). Наша культура
проникнута утопией преодоления сексуальной дифференциации. Но
настоящая сексуальность "экзотична", она связана с радикальной
meqbndhlnqr|~ полов и порождает не совращение, а лишь отчуждение.
Порядок обмена основан на дифференциации. Но кто определяет
обмениваемость? Почему речь идет не о договоре, а о структурной
игре дифференциации? Повсюду, где обмен невозможен, возни-
[61]
кает террор. Таким образом, радикальное Другое выступает
эпицентром террора. Но благодаря другости существует нормальный
мир. И тем не менее мир ее отрицает.
За последние десятилетия различные формы Другого были
восприняты в дискурсе дифференциации и тем самым признаны и
исключены, изучены и дискриминированы. Детство, безумие,
первобытное общество - все было интегрировано в рамках
универсального понимания. Безумие обретает статус исключительного
и оплетается плотной психологической сетью. Однажды в своей
идентичности признанная смерть представляется на кладбище,
дистанцируется, вплоть до полного растворения лица смерти.
Расизм не существует до тех пор, пока другой остается другим,
а чужой чужим. Он начинается с дифференциации, т. е. когда чужое
оказывается в опасной близости от своего. Тогда начинают смотреть
за тем, чтобы оно оставалось дистанцированным.
контакта, ибо отсутствие Другого акробатически симулируется и
dp`l`rhghpserq. В ходе этой искусственной драматургии повсеместно
идет исчезновение Другого. Точно так же субъект становится
тождественным субъективности, и это отчуждение продолжается в
обществе, где человек, как политическое животное, сводится к его
мнению. Он становится транспарентным и интерактивным. Сегодня
субъект не имеет Другого, он живет без двойника,
[59]
даже без тени. Именно такой ценой достигается его высокая
коммуникабельность. Интерактивное существо рождается не из новых
форм общения, а из-за исчезновения социальности и инаковости. Это
другое после смерти Другого, и оно не есть одно и то же, ибо
возникает на основе операции отрицания.
Фактически интеракция - это медиум, невидимая машина.
Механический автомат еще играет дифференциацией человека и машины.
Наши интерактивные автоматы, наши симуляционные автоматы уже не
содержат различия. Человек и машина - изоморфны и индифферентны,
они не есть друг для друга Другое. Компьютер не имеет Другого. Он
не интеллектуален, так как интеллектуальность мы приобретаем
благодаря признанию Другого. Именно это является причиной его
эффективности, Подобно аутисту, он занят только собой и не
принимает во внимание другого, он использует силу абстракции и
работает так быстро именно потому, что выталкивает другого. В
гомеостазисе равного с равным другому нет места.
Имеется ли тогда хоть где-нибудь друтость, или благодаря
психодраме от нее все уже очищено? Имеется физика Другого или
только его метафизика? Имеются ли дуальные, недиалектические виды
инакости? Имеется ли такая ее форма, как судьба, в которой нет
места понятиям психологического или социального партнерства?
Сегодня все выражается в понятии дифференциации. Инаковость -
это не дифференциация, которая на самом деле снимает различие.
Если язык является системой различий, если смысл редуцируется к
дифференциации, тогда радикальная другость уничтожается языком.
Дуализм разрешается внутри системы понятий, а все, что не подлежит
дифференциации, артикуляции, опосредованию, редуцируется, и язык в
его радикальности к Другому оказывается единствен-
[60]
ным субъектом. Отсюда игра языка задает не только маленькие
оппозиции, которые являются предметом структуралистского анализа,
но и вводит материальное различие, как символическое замещение
жизни и смерти.
Какой смысл имеет утверждение, что женщина - это другое по
отношению к мужчине, кроме как подавления другого нормальным и
цивилизованным? Можно поставить вопрос: кто по отношению к кому
выступает как Другой? Не является ли господин Другим раба? Они
проявляются антиподами в классовой борьбе и угнетении, а на уровне
понятия их оппозиция редуцируется диалектикой. Вещи и сущности не
имплицируют дифференциацию. Символический порядок задает дуальные
формы, которые не опираются на различие Я и Другого. Пария не есть
Другое брамина, его судьба - другая. Они не могут различаться в
рамках одной и той же шкалы, они относятся к несоизмеримым
порядкам, где движение дня и ночи не совпадает. Является ночь
Другим дня? Это то же самое, как с различием мужского и женского,
то и другое - несравнимые порядки. Один пол не сводим и не
соизмерим с другим нигде, кроме как в теориях сексуальности,
которые в своей основе утопичны. Так и дифференциация есть не
более чем утопия, в которой желание состоит в сведении различных
понятий друг к другу (так добро и зло разделяются, собственно, для
того, чтобы потом достичь их мистического синтеза). Наша культура
проникнута утопией преодоления сексуальной дифференциации. Но
настоящая сексуальность "экзотична", она связана с радикальной
meqbndhlnqr|~ полов и порождает не совращение, а лишь отчуждение.
Порядок обмена основан на дифференциации. Но кто определяет
обмениваемость? Почему речь идет не о договоре, а о структурной
игре дифференциации? Повсюду, где обмен невозможен, возни-
[61]
кает террор. Таким образом, радикальное Другое выступает
эпицентром террора. Но благодаря другости существует нормальный
мир. И тем не менее мир ее отрицает.
За последние десятилетия различные формы Другого были
восприняты в дискурсе дифференциации и тем самым признаны и
исключены, изучены и дискриминированы. Детство, безумие,
первобытное общество - все было интегрировано в рамках
универсального понимания. Безумие обретает статус исключительного
и оплетается плотной психологической сетью. Однажды в своей
идентичности признанная смерть представляется на кладбище,
дистанцируется, вплоть до полного растворения лица смерти.
Расизм не существует до тех пор, пока другой остается другим,
а чужой чужим. Он начинается с дифференциации, т. е. когда чужое
оказывается в опасной близости от своего. Тогда начинают смотреть
за тем, чтобы оно оставалось дистанцированным.
|
|