Скачать 135.25 Кбайт
Америка
Но после
всеобщего оргазма жителей Лос-Анджелеса охватывает что-то вроде
коллективной меланхолии. И в этом город еще провинциален.
В этой центробежной метрополии, как только вылезаешь из своей
машины, сразу же становишься правонарушителем; как только
отправляешься в путь пешком - превращаешься в угрозу общественному
порядку, как бродячая собака. Только эмигранты из стран третьего
lhp` имеют право ходить пешком. В каком-то смысле это их
привилегия, связанная с правом оккупировать пустынный центр
метрополий. Для других ходьба, усталость, мышечная активность
стали малодоступными благами, стали сервисом, цена которого очень
высока. Так забавно вещи выворачиваются наизнанку. Опять же и
очереди перед роскошными ресторанами или модными кафе
выстраиваются более длинные, чем перед благотворительными
столовыми. Это и есть демократия, когда знаки наивысшей бедности
всегда имеют, по крайней мере, возможность войти в моду.
Одна из характерных проблем Америки - слава, отчасти по
причине ее чрезвычайной редкости в наши дни, и вместе с тем из-за
ее крайней вульгариза-
[130]
ции. "В этой стране каждый был или будет знаменит хотя бы в
течение десяти минут" (Энди Уорхолл). И это правда. Так, слава
пришла к тому, кто перепутал рейс и попал в Aucklande (что в Новой
Зеландии) вместо Oaklande, что под Сан-Франциско. Это приключение
сделало из него героя дня, у него повсюду берут интервью, о нем
снимают фильм. Действительно, слава в этой стране удел не
исключительных добродетелей или героических поступков, а
своеобразия самой неприметной судьбы. Это удел абсолютно всех,
поскольку чем однороднее система в целом, тем с большей
вероятностью существуют миллионы индивидуумов, которые отличаются
каким-то мельчайшим отклонением. Малейший изъян
среднестатистической модели, мельчайший каприз компьютера
достаточны, чтобы наградить любое ненормальное поведение, пусть
даже самое заурядное, эфемерной славой.
Таково и совершенно белое изваяние Христа, несущего тяжелое
распятие на Майн стрит в Венеции. На улице жара. И хочется сказать
ему: все это уже свершилось две тысячи лет тому назад. Но, в
действительности, он и не делает ничего нового. Просто несет свой
крест, так же как другие несут на бортах своих машин надписи:
Jesus save. Know Jesus(1) и т. д. Можно было бы заметить ему, что
никто, абсолютно никто не видит его, и что он окружен всеобщими
насмешками и безразличием. Но он скажет: точно так же было две
тысячи лет назад.
Вершина отеля Бонавентура. Ее металлические конструкции и
застекленные проемы медленно вращаются вокруг коктейль-бара.
Внешнее движение этого небоскреба едва ощутимо. Потом начинает
казаться, что движется платформа бара, а все остальное неподвиж-
----------------------------------------
(1) Спаси, Иисус Узнай Иисуса (англ.).
[131]
но. В конце концов начинает казаться, что весь город вращается
вокруг неподвижной вершины отеля. Головокружительное чувство,
которое не покидает и внутри отеля благодаря лабиринтообразному
кружению пространства. Чисто иллюзионистская архитектура, чистый
пространственно-временной гаджет - архитектура ли это еще? Игровая
и галлюциногенная - не такова ли архитектура постмодерна?
Здесь не существует интерфейса внешнее/внутреннее. Зеркальные
фасады только отражают окрестности, возвращая им же их собственный
образ. Они гораздо более непроницаемы, чем любые каменные стены.
Как люди, которые носят черные очки. Взгляд скрывается за ними, и
другой видит только свое собственное отражение. Повсюду
прозрачность взаимодействия заканчивается внутренней рефракцией.
Плеер, черные очки, бытовая техника, начиненная электроникой,
автомобили с множественными системами контроля и даже постоянный
диалог со своим компьютером - все то, что мы помпезно называем
коммуникацией и взаимодействием, теряется в складке каждой монады,
в тени ее собственной формулы, в ее самоуправляющейся нише и
hqjsqqrbemmnl иммунитете. Такие здания, как отель Бонавентура,
претендуют на то, чтобы быть совершенным, самодостаточным
микрогородом. И они скорее отделяются от города, чем
взаимодействует с ним. Они его больше не видят. Они отражают его,
как черная поверхность. Из этих зданий больше нельзя выйти. Их
внутреннее пространство, хотя и достаточно запутанное, не содержит
в себе никакой тайны, как в той игре, где надо соединить все точки
так, чтобы ни одна линия не пересекалась с другой И здесь тоже:
все сообщается, но так, что два взгляда никогда не пересекутся.
На улицах - то же самое.
[132]
Переодетый человек с длинным клювом, перьями, в желтом
капюшоне с отверстиями для глаз, этакий вырядившийся сумасшедший,
фланирует по тротуару в даунтауне, и никто на него не смотрит.
Здесь вообще не смотрят на других. Все слишком боятся, что на вас
набросятся с сексуальными домогательствами, раздражающими
просьбами о деньгах или сочувствии.
всеобщего оргазма жителей Лос-Анджелеса охватывает что-то вроде
коллективной меланхолии. И в этом город еще провинциален.
В этой центробежной метрополии, как только вылезаешь из своей
машины, сразу же становишься правонарушителем; как только
отправляешься в путь пешком - превращаешься в угрозу общественному
порядку, как бродячая собака. Только эмигранты из стран третьего
lhp` имеют право ходить пешком. В каком-то смысле это их
привилегия, связанная с правом оккупировать пустынный центр
метрополий. Для других ходьба, усталость, мышечная активность
стали малодоступными благами, стали сервисом, цена которого очень
высока. Так забавно вещи выворачиваются наизнанку. Опять же и
очереди перед роскошными ресторанами или модными кафе
выстраиваются более длинные, чем перед благотворительными
столовыми. Это и есть демократия, когда знаки наивысшей бедности
всегда имеют, по крайней мере, возможность войти в моду.
Одна из характерных проблем Америки - слава, отчасти по
причине ее чрезвычайной редкости в наши дни, и вместе с тем из-за
ее крайней вульгариза-
[130]
ции. "В этой стране каждый был или будет знаменит хотя бы в
течение десяти минут" (Энди Уорхолл). И это правда. Так, слава
пришла к тому, кто перепутал рейс и попал в Aucklande (что в Новой
Зеландии) вместо Oaklande, что под Сан-Франциско. Это приключение
сделало из него героя дня, у него повсюду берут интервью, о нем
снимают фильм. Действительно, слава в этой стране удел не
исключительных добродетелей или героических поступков, а
своеобразия самой неприметной судьбы. Это удел абсолютно всех,
поскольку чем однороднее система в целом, тем с большей
вероятностью существуют миллионы индивидуумов, которые отличаются
каким-то мельчайшим отклонением. Малейший изъян
среднестатистической модели, мельчайший каприз компьютера
достаточны, чтобы наградить любое ненормальное поведение, пусть
даже самое заурядное, эфемерной славой.
Таково и совершенно белое изваяние Христа, несущего тяжелое
распятие на Майн стрит в Венеции. На улице жара. И хочется сказать
ему: все это уже свершилось две тысячи лет тому назад. Но, в
действительности, он и не делает ничего нового. Просто несет свой
крест, так же как другие несут на бортах своих машин надписи:
Jesus save. Know Jesus(1) и т. д. Можно было бы заметить ему, что
никто, абсолютно никто не видит его, и что он окружен всеобщими
насмешками и безразличием. Но он скажет: точно так же было две
тысячи лет назад.
Вершина отеля Бонавентура. Ее металлические конструкции и
застекленные проемы медленно вращаются вокруг коктейль-бара.
Внешнее движение этого небоскреба едва ощутимо. Потом начинает
казаться, что движется платформа бара, а все остальное неподвиж-
----------------------------------------
(1) Спаси, Иисус Узнай Иисуса (англ.).
[131]
но. В конце концов начинает казаться, что весь город вращается
вокруг неподвижной вершины отеля. Головокружительное чувство,
которое не покидает и внутри отеля благодаря лабиринтообразному
кружению пространства. Чисто иллюзионистская архитектура, чистый
пространственно-временной гаджет - архитектура ли это еще? Игровая
и галлюциногенная - не такова ли архитектура постмодерна?
Здесь не существует интерфейса внешнее/внутреннее. Зеркальные
фасады только отражают окрестности, возвращая им же их собственный
образ. Они гораздо более непроницаемы, чем любые каменные стены.
Как люди, которые носят черные очки. Взгляд скрывается за ними, и
другой видит только свое собственное отражение. Повсюду
прозрачность взаимодействия заканчивается внутренней рефракцией.
Плеер, черные очки, бытовая техника, начиненная электроникой,
автомобили с множественными системами контроля и даже постоянный
диалог со своим компьютером - все то, что мы помпезно называем
коммуникацией и взаимодействием, теряется в складке каждой монады,
в тени ее собственной формулы, в ее самоуправляющейся нише и
hqjsqqrbemmnl иммунитете. Такие здания, как отель Бонавентура,
претендуют на то, чтобы быть совершенным, самодостаточным
микрогородом. И они скорее отделяются от города, чем
взаимодействует с ним. Они его больше не видят. Они отражают его,
как черная поверхность. Из этих зданий больше нельзя выйти. Их
внутреннее пространство, хотя и достаточно запутанное, не содержит
в себе никакой тайны, как в той игре, где надо соединить все точки
так, чтобы ни одна линия не пересекалась с другой И здесь тоже:
все сообщается, но так, что два взгляда никогда не пересекутся.
На улицах - то же самое.
[132]
Переодетый человек с длинным клювом, перьями, в желтом
капюшоне с отверстиями для глаз, этакий вырядившийся сумасшедший,
фланирует по тротуару в даунтауне, и никто на него не смотрит.
Здесь вообще не смотрят на других. Все слишком боятся, что на вас
набросятся с сексуальными домогательствами, раздражающими
просьбами о деньгах или сочувствии.
|
|