Скачать 135.25 Кбайт
Америка
Мы уже довольно давно живем с тягостным ощущением этой
современности, чтобы понять это. Европа создала определенный тип
феодализма, аристократии, буржуазии, идеологии и революции: все
это имело смысл для нас, но больше, в сущности, ни для кого. Все
те, кто хотел подражать этому, стали посмешищем или роковым
образом сбились с истинного пути (да и мы сами только имитируем
себя, мы пережили самих себя). Америка же развивалась в отрыве от
исторического прошлого в условиях совре-
[156]
ценности: здесь и нигде больше современность самобытна. Мы можем
только подражать ей, не имея сил бросить ей вызов на ее
собственной территории. Если уж что-то произошло, то ничего не
попишешь. И когда я вижу Европу, мечтающую любой ценой заполучить
эту современность, я говорю себе, что и здесь тоже мы имеем дело с
неудачным переносом.
Мы всегда в центре, но это центр Старого Света. Они, некогда
представлявшие собой маргинальную трансцендентность этого Старого
Света, сегодня оказались новым и экс-центричным центром. Экс-
центрично само их рождение. Мы никогда не сможем этого отнять у
них. Мы никогда не сможем экс-центрироваться, де-центрироваться
так же, как они, мы никогда не будем современны в собственном
смысле этого слова и никогда не будем иметь той же свободы - не
формальной, которую мы пытаемся утвердить, но той конкретной,
гибкой, функциональной, активной свободы, которую мы наблюдаем в
американском обществе и в сознании каждого его гражданина. Наша
концепция свободы никогда не сможет соперничать с их
пространственной и подвижной свободой, которая является следствием
их освобождения от исторической привязанности к центру.
С того дня, как по ту сторону Атлантики родилась во всей
своей мощи эта эксцентричная современность, Европа начала
исчезать. Все мифы сместились. Сегодня все мифы современности
американские. Сокрушаться об этом не приходится. В Лос-Анджелесе
Европа исчезла. Как сказал И. Хупперт, "У них есть все, Они ни в
чем не нуждаются. Они завидуют, конечно, и восхищаются нашим
opnxk{l и нашей культурой, но в сущности мы для них что-то вроде
изысканного третьего мира".
В сфере политики от первоначальной децентрации навсегда
останется федерализм, отсутствие центра, а
[157]
на уровне культуры и нравов - децентрализация, эксцентричность,
характерная, в отличие от Европы, для всего Нового Света. В
Соединенных Штатах нет неразрешимой проблемы федерации
(разумеется, была война между Севером и Югом, но мы говорим о
настоящей федеральной общности), поскольку американцы с самого
начала представляли собой культуру, соединившую все национальные и
расовые особенности, соперничество и разнородность. Это становится
очевидным в Нью-Йорке, где каждое здание по очереди властвовало
над городом, где по-своему это делал и каждый этнос и где, однако,
все это не порождает разобщенности, а создает определенную
энергетику, где нет ни единства, ни множества, а есть только
напряженность соперничества, сила антагонизма, создающая
сообщество, взаимное притяжение членов коллектива, объединенных,
помимо культуры или политики, в неистовстве или в самой
банальности образа жизни.
Тот же идейный уровень обусловливает основное различие расово-
этнических особенностей в Америке и Франции. Там, в Америке,
гремучая смесь из множества европейских рас, и, кроме того, рас
экзогенных, породила особую ситуацию. Расовые различия изменили
облик страны и придали ей характерную сложность. Во Франции
изначально не существовало ни смешения, ни слияния рас, ни вызова,
который бросает один этнос другому. Колониальная проблема,
оторванная от своего исторического контекста, была просто-напросто
перенесена в метрополию. Все иммигрировавшие - это, в сущности,
харки,(1) находящиеся под социальным протекторатом своих
угнетателей, от которых они отличаются только своей нищетой и
----------------------------------------
(1) Алжирцы - служившие во впомогательных частях французской
армии в Алжире (с 1954 по 1962 гг)
[158]
фактической пожизненной ссылкой. Иммиграция, возможно, и
животрепещущий вопрос, однако присутствие нескольких миллионов
иммигрантов не наложило никакого отпечатка на жизнь французов, не
изменило облик страны. Именно поэтому, когда возвращаешься во
Францию, тебя преследует неотвязное впечатление бытового расизма -
явления лживого и постыдного для всего мира. Таково следствие
колониальной проблемы, в которой замешана нечистая совесть
колониста и колонизированного. В то же время в Америке каждый
этнос, каждая раса развивает свой язык, свою конкурентоспособную
культуру, превосходящую подчас "коренную", и каждая группа по-
очередности одерживает символическую победу. Речь идет не о
формальном равенстве или свободе, но о свободе фактической,
которая выражается в соперничестве и вызове, что придает
конфронтации рас неповторимую динамику и открытость.
современности, чтобы понять это. Европа создала определенный тип
феодализма, аристократии, буржуазии, идеологии и революции: все
это имело смысл для нас, но больше, в сущности, ни для кого. Все
те, кто хотел подражать этому, стали посмешищем или роковым
образом сбились с истинного пути (да и мы сами только имитируем
себя, мы пережили самих себя). Америка же развивалась в отрыве от
исторического прошлого в условиях совре-
[156]
ценности: здесь и нигде больше современность самобытна. Мы можем
только подражать ей, не имея сил бросить ей вызов на ее
собственной территории. Если уж что-то произошло, то ничего не
попишешь. И когда я вижу Европу, мечтающую любой ценой заполучить
эту современность, я говорю себе, что и здесь тоже мы имеем дело с
неудачным переносом.
Мы всегда в центре, но это центр Старого Света. Они, некогда
представлявшие собой маргинальную трансцендентность этого Старого
Света, сегодня оказались новым и экс-центричным центром. Экс-
центрично само их рождение. Мы никогда не сможем этого отнять у
них. Мы никогда не сможем экс-центрироваться, де-центрироваться
так же, как они, мы никогда не будем современны в собственном
смысле этого слова и никогда не будем иметь той же свободы - не
формальной, которую мы пытаемся утвердить, но той конкретной,
гибкой, функциональной, активной свободы, которую мы наблюдаем в
американском обществе и в сознании каждого его гражданина. Наша
концепция свободы никогда не сможет соперничать с их
пространственной и подвижной свободой, которая является следствием
их освобождения от исторической привязанности к центру.
С того дня, как по ту сторону Атлантики родилась во всей
своей мощи эта эксцентричная современность, Европа начала
исчезать. Все мифы сместились. Сегодня все мифы современности
американские. Сокрушаться об этом не приходится. В Лос-Анджелесе
Европа исчезла. Как сказал И. Хупперт, "У них есть все, Они ни в
чем не нуждаются. Они завидуют, конечно, и восхищаются нашим
opnxk{l и нашей культурой, но в сущности мы для них что-то вроде
изысканного третьего мира".
В сфере политики от первоначальной децентрации навсегда
останется федерализм, отсутствие центра, а
[157]
на уровне культуры и нравов - децентрализация, эксцентричность,
характерная, в отличие от Европы, для всего Нового Света. В
Соединенных Штатах нет неразрешимой проблемы федерации
(разумеется, была война между Севером и Югом, но мы говорим о
настоящей федеральной общности), поскольку американцы с самого
начала представляли собой культуру, соединившую все национальные и
расовые особенности, соперничество и разнородность. Это становится
очевидным в Нью-Йорке, где каждое здание по очереди властвовало
над городом, где по-своему это делал и каждый этнос и где, однако,
все это не порождает разобщенности, а создает определенную
энергетику, где нет ни единства, ни множества, а есть только
напряженность соперничества, сила антагонизма, создающая
сообщество, взаимное притяжение членов коллектива, объединенных,
помимо культуры или политики, в неистовстве или в самой
банальности образа жизни.
Тот же идейный уровень обусловливает основное различие расово-
этнических особенностей в Америке и Франции. Там, в Америке,
гремучая смесь из множества европейских рас, и, кроме того, рас
экзогенных, породила особую ситуацию. Расовые различия изменили
облик страны и придали ей характерную сложность. Во Франции
изначально не существовало ни смешения, ни слияния рас, ни вызова,
который бросает один этнос другому. Колониальная проблема,
оторванная от своего исторического контекста, была просто-напросто
перенесена в метрополию. Все иммигрировавшие - это, в сущности,
харки,(1) находящиеся под социальным протекторатом своих
угнетателей, от которых они отличаются только своей нищетой и
----------------------------------------
(1) Алжирцы - служившие во впомогательных частях французской
армии в Алжире (с 1954 по 1962 гг)
[158]
фактической пожизненной ссылкой. Иммиграция, возможно, и
животрепещущий вопрос, однако присутствие нескольких миллионов
иммигрантов не наложило никакого отпечатка на жизнь французов, не
изменило облик страны. Именно поэтому, когда возвращаешься во
Францию, тебя преследует неотвязное впечатление бытового расизма -
явления лживого и постыдного для всего мира. Таково следствие
колониальной проблемы, в которой замешана нечистая совесть
колониста и колонизированного. В то же время в Америке каждый
этнос, каждая раса развивает свой язык, свою конкурентоспособную
культуру, превосходящую подчас "коренную", и каждая группа по-
очередности одерживает символическую победу. Речь идет не о
формальном равенстве или свободе, но о свободе фактической,
которая выражается в соперничестве и вызове, что придает
конфронтации рас неповторимую динамику и открытость.
|
|