Скачать 135.25 Кбайт
Америка
И
решающий момент наступает тогда, когда внезапно становится
очевидно, что оно не имеет конца, и что у него вообще нет
основания закончиться. За определенной точкой меняется само
движение. Движение, которое само по себе проходит сквозь
пространство, оказывается поглощенным самим пространством: конец
сопротивления, конец собственно сцены путешествия (точно так же
реактивный двига-
[79]
тель, не имеющий больше энергии для покорения пространства, но
толкающий себя вперед, создает перед собой пустоту, которая
поглощает его, вместо того, чтобы, в соответствии с традиционной
схемой, найти опору в сопротивлении воздуха). Таким образом
достигается центробежная эксцентричная точка, в которой движение
производит пустоту, которая вас и поглощает. Этот
головокружительный момент есть в то же время и момент
потенциальной слабости. Она не вызвана усталостью от расстояний и
жарой, это не результат движения в реальной пустыне пространства;
она возникает из-за необратимого движения в пустыне времени.
[80]
НЬЮ-ЙОРК
To-morrow is the first day of the rest of your life.(1)
Воздухоплавающий миссионер безмолствующих большинств и
фатальных стратегий, с кошачьей ловкостью прыгающий из одного
аэропорта в другой; сегодня - это лес огней Нью-Хэмпшира,
мгновенный отблеск в зеркале Новой Англии, вчера - это плавная
вертикаль небоскребов, завтра будет Миннеаполис с названием столь
благозвучным, состоящим из паутинообразной цепочки гласных,
полугреческих, полуиндейских, которые напоминают очертания
сверкающих ледников на горизонте обитаемого мира... Говоря о
молчании масс и конце истории, вбирая необъятность и лучезарность
озера, веет нестихающий ветер, стремясь на восток, где исчезает
ночь. Самолеты бесшумно, как ветер, проносятся за окнами отеля, и
первые рекламы постепенно начинают зажигаться над городом. Как
чудесна Америка! На всем печать бабьего лета, прелесть которого -
в ожидании первого снега. Но где же десять тысяч озер, где же
утопия эллинистического города, граничащего со Скалистыми горами?
Эх, Миннеаполис, Миннеаполис! После патрицианской изысканности и
женственной мягкости бабьего лета в Висконтине Миннеаполис
предстает лишь бес-
----------------------------------------
(1) Завтра - первый день оставшейся тебе жизни (англ.).
[81]
цветным сельским конгломератом, ожидающим зимы и холодов посреди
своего силоса и охотничьих угодий, которые составляют предмет
здешней гордости. Но в сердце этой американской глубинки находится
бар "Коммодор" с самым прекрасным оформлением в мире, куда, как
рассказывают, каждый вечер заходил выпить Фитцжеральд. Теперь
здесь пью и я. Завтра на самолете я перенесусь в другой предел
поверхностного, расового, эстетического и господствующего края,
одновременно наследующего Афинам, Александрии, Персеполю - в Нью-
Йорк.
Нью-Йорк
Днем и ночью количество сирен возрастает. Машины мчатся
быстрее, реклама более агрессивна. Проституция, как и
электрический свет, повсеместна. И игра, все игры становятся более
напряженными. Так бывает всегда, когда приближаешься к центру
мира. Но люди улыбаются, они улыбаются все больше и больше,
никогда друг другу, всегда самим себе.
Ужасающее разнообразие лиц, их странность, на всех застыло
непостижимое выражение. Маски, которые в архаичных культурах
изображают старость или смерть, здесь - у молодых, в двадцать, в
двенадцать лет. Но в этом есть что-то общее с самим городом.
Красота, которую другие города достигают в течение столетий, здесь
сформировалась за пятьдесят лет.
Дымчатые стекла уличных фонарей напоминают купальщиц, которые
выжимают свои волосы. Шевелюры в стиле афро или прерафаэлитов.
Банально, многорасово. Город фараонов, весь в обелисках и
указателях. Здания вокруг Центрального Парка, словно опорные арки
- необъятный парк принимает благодаря им вид висячего сада.
[82]
В вышине плывут не облака, а мозг. Облака, подгоняемые
ветром, скользят над городом, как полушария головного мозга. В
головах людей - перистые облака, которые выплывают через их глаза
как вязкие испарения, поднимающиеся от изрытой теплыми дождями
земли. Сексуальное одиночество облаков в небе, лингвистическое
одиночество людей на земле.
Поражает количество людей, которые думают в одиночестве,
jnrnp{e поют одни, едят одни или разговаривают сами с собой на
улицах. Они, тем не менее, никак не пытаются объединиться.
Напротив, они избегают друг друга, и сходство между ними
неопределенно.
Но каждое отдельно взятое одиночество не похоже на другое.
Одиночество человека, который, примостившись у стены, на капоте
машины, около решетки, готовит у всех на виду себе пищу -
единственное в своем роде. Здесь это встречается повсюду: самая
печальная сцена в мире, она печальнее, чем нищета; тот, кто на
людях ест в одиночестве, еще печальнее, чем тот, кто собирает
милостыню.
решающий момент наступает тогда, когда внезапно становится
очевидно, что оно не имеет конца, и что у него вообще нет
основания закончиться. За определенной точкой меняется само
движение. Движение, которое само по себе проходит сквозь
пространство, оказывается поглощенным самим пространством: конец
сопротивления, конец собственно сцены путешествия (точно так же
реактивный двига-
[79]
тель, не имеющий больше энергии для покорения пространства, но
толкающий себя вперед, создает перед собой пустоту, которая
поглощает его, вместо того, чтобы, в соответствии с традиционной
схемой, найти опору в сопротивлении воздуха). Таким образом
достигается центробежная эксцентричная точка, в которой движение
производит пустоту, которая вас и поглощает. Этот
головокружительный момент есть в то же время и момент
потенциальной слабости. Она не вызвана усталостью от расстояний и
жарой, это не результат движения в реальной пустыне пространства;
она возникает из-за необратимого движения в пустыне времени.
[80]
НЬЮ-ЙОРК
To-morrow is the first day of the rest of your life.(1)
Воздухоплавающий миссионер безмолствующих большинств и
фатальных стратегий, с кошачьей ловкостью прыгающий из одного
аэропорта в другой; сегодня - это лес огней Нью-Хэмпшира,
мгновенный отблеск в зеркале Новой Англии, вчера - это плавная
вертикаль небоскребов, завтра будет Миннеаполис с названием столь
благозвучным, состоящим из паутинообразной цепочки гласных,
полугреческих, полуиндейских, которые напоминают очертания
сверкающих ледников на горизонте обитаемого мира... Говоря о
молчании масс и конце истории, вбирая необъятность и лучезарность
озера, веет нестихающий ветер, стремясь на восток, где исчезает
ночь. Самолеты бесшумно, как ветер, проносятся за окнами отеля, и
первые рекламы постепенно начинают зажигаться над городом. Как
чудесна Америка! На всем печать бабьего лета, прелесть которого -
в ожидании первого снега. Но где же десять тысяч озер, где же
утопия эллинистического города, граничащего со Скалистыми горами?
Эх, Миннеаполис, Миннеаполис! После патрицианской изысканности и
женственной мягкости бабьего лета в Висконтине Миннеаполис
предстает лишь бес-
----------------------------------------
(1) Завтра - первый день оставшейся тебе жизни (англ.).
[81]
цветным сельским конгломератом, ожидающим зимы и холодов посреди
своего силоса и охотничьих угодий, которые составляют предмет
здешней гордости. Но в сердце этой американской глубинки находится
бар "Коммодор" с самым прекрасным оформлением в мире, куда, как
рассказывают, каждый вечер заходил выпить Фитцжеральд. Теперь
здесь пью и я. Завтра на самолете я перенесусь в другой предел
поверхностного, расового, эстетического и господствующего края,
одновременно наследующего Афинам, Александрии, Персеполю - в Нью-
Йорк.
Нью-Йорк
Днем и ночью количество сирен возрастает. Машины мчатся
быстрее, реклама более агрессивна. Проституция, как и
электрический свет, повсеместна. И игра, все игры становятся более
напряженными. Так бывает всегда, когда приближаешься к центру
мира. Но люди улыбаются, они улыбаются все больше и больше,
никогда друг другу, всегда самим себе.
Ужасающее разнообразие лиц, их странность, на всех застыло
непостижимое выражение. Маски, которые в архаичных культурах
изображают старость или смерть, здесь - у молодых, в двадцать, в
двенадцать лет. Но в этом есть что-то общее с самим городом.
Красота, которую другие города достигают в течение столетий, здесь
сформировалась за пятьдесят лет.
Дымчатые стекла уличных фонарей напоминают купальщиц, которые
выжимают свои волосы. Шевелюры в стиле афро или прерафаэлитов.
Банально, многорасово. Город фараонов, весь в обелисках и
указателях. Здания вокруг Центрального Парка, словно опорные арки
- необъятный парк принимает благодаря им вид висячего сада.
[82]
В вышине плывут не облака, а мозг. Облака, подгоняемые
ветром, скользят над городом, как полушария головного мозга. В
головах людей - перистые облака, которые выплывают через их глаза
как вязкие испарения, поднимающиеся от изрытой теплыми дождями
земли. Сексуальное одиночество облаков в небе, лингвистическое
одиночество людей на земле.
Поражает количество людей, которые думают в одиночестве,
jnrnp{e поют одни, едят одни или разговаривают сами с собой на
улицах. Они, тем не менее, никак не пытаются объединиться.
Напротив, они избегают друг друга, и сходство между ними
неопределенно.
Но каждое отдельно взятое одиночество не похоже на другое.
Одиночество человека, который, примостившись у стены, на капоте
машины, около решетки, готовит у всех на виду себе пищу -
единственное в своем роде. Здесь это встречается повсюду: самая
печальная сцена в мире, она печальнее, чем нищета; тот, кто на
людях ест в одиночестве, еще печальнее, чем тот, кто собирает
милостыню.
|
|