Скачать 135.25 Кбайт
Америка
Нужно
перегонять события, которые в свою очередь движутся скорее, чем
наступает освобождение. Следует признать некогерентность,
аномалии, катастрофы, вирулентность как такие экстремальные
феномены, которые играют роль как разрушительную, так и
правилообразующую.
Зло, как и незаконные частицы, регенерируются в ходе своего
осуществления. Это экономично, но неморально, так же как
неморальна метафизическая неразделимость добра и зла. Это отнятие
власти у разума, но витальность этой власти как последнее
основание мы не можем не принять. Всякое освобождение
оборачивается добром и злом: освобождается как мышление, так и
обыденное сознание, но это часто ведет к катастрофе. Перестройка в
СССР, вызванная как этическими, так и политическими принципами,
привела к катастрофе, когда возродились архаичные формы
разрушения. Род спонтанного терроризма возникает в ходе
освобождения и борьбы за права человека. Запрещается цензурой
именно то, о чем везде говорят. Поэто-
[48]
му аргумент против сталинизма состоял в ссылке на будущие
поколения, которые не должны его повторить, а для этого должны
знать правду о кровавых событиях. Так тоталитарный режим
сталкивается с универсальным законом информации.
Но это больше, чем снятие цензуры: разрушение,
делинкветность, катастрофы в действительности опираются на ширму
гласности. Катастрофические следствия возрастают при воодушевлении
как друзей природы, так и отрицателей техники. Тотальность добра и
зла вырастает из нашей головы, и мы должны ее тотально
акцептировать. Кроме этого правила нет иного принципа понимания
вещей. Иллюзия разделения добра и зла является абсурдной.
Все роды событий являются непредсказуемыми. Они случаются,
когда наступают на нас. Но у нас на глазах есть какая-то линза,
которая заставляет нас ценить и принимать только дружественные
события. Эту линзу надо повернуть в верном направлении, но мы не
знаем, где оно, и часто смотрим в небо. Если речь идет о
метафизических событиях, то они на нашей сетчатке вызывают весьма
слабые следы. Мы их должны увеличить средствами фотографии. Для
того чтобы чужеродные события наступили, нужно изменить наши
теории. Нужно создать теории совершенного разрушения и
q`lnqrnrek|m{u аттракторов.
Где осталось зло?
Во всех своих формах терроризм - это трансполитическое
зеркало зла. Отсюда кажущийся единственно правильным вопрос
гласит: где еще остается зло? Повсюду мы сталкиваемся с
бесконечным искажением современных форм зла. В западном обществе,
которое в своих профилакториях занимается умерщвлени-
[49]
ем своих естественных референций, обеливанием власти, искоренением
разного рода незаконных частей и приукрашиванием негативного, в
обществе, управляемом дискурсом добра, где больше нет никаких
возможностей проговаривать зло, процветают его все более тайные и
вирулентные формы.
Наоборот, Аятолла Хомейни противопоставил всему миру с его
политическими, милитаристскими, экономическими тотальными
противоположностями единственное и к тому же имматериальное
оружие: принцип зла. Он отверг западные ценности прогресса,
рациональности, политической морали и демократии. Он отрицал
универсалистский консенсус относительно всех этих благ, ввел в
действие силы зла, энергию проклятья, блеск и силу незаконных
частиц. Только он имеет сегодня слово, ибо противопоставил
манихейским позициям свое право говорить зло и устанавливать
террор. Что заставило его это сделать, в сущности, не так уж
важно. Важно его абсолютное превосходство перед Западом, где
больше нет возможностей изрекать зло и где все негативное
заглушается виртуальным консенсусом. Даже наша политическая власть
стала тенью этой функции, она существует только благодаря
символическому осуществлению обозначать другого, чужого, врага. Но
сегодня никто на них не указывает, нет больше никаких оппозиций,
которые бы дифференцировали добро и зло, У нас осталась самая
незначительная сатанинская, ироническая, полемическая энергия, мы
стали свято-фанатическим и фанато-святым обществом. Поскольку мы
интернировали негативные элементы и опираемся только на позитивные
ценности, отсюда мы не имеем иммунитета по отношению к тем
вирусам, которые вносит в нашу культуру Аятолла Хомейни. Мы можем
противопоставить ему лишь права человека, весьма слабые в качестве
иммунной политической защиты. Провозглашая "абсолют-
[50]
ное зло" и посылая западному миру свое проклятье, отвергая правила
разумного дискурса, он вызвал своим безумством большой страх.
Удивило не то, что кто-то буквально и триумфально заговорил на
языке зла, несмотря на петиции интеллектуалов. Проклятие было
направлено именно на разум и добрую волю. Были мобилизованы все
ресурсы зла, чтобы заразить им западное общество. Запад имеет силу
оружия, а Восток противопоставил ей символическую власть, которая
превосходит оружие и деньги.
перегонять события, которые в свою очередь движутся скорее, чем
наступает освобождение. Следует признать некогерентность,
аномалии, катастрофы, вирулентность как такие экстремальные
феномены, которые играют роль как разрушительную, так и
правилообразующую.
Зло, как и незаконные частицы, регенерируются в ходе своего
осуществления. Это экономично, но неморально, так же как
неморальна метафизическая неразделимость добра и зла. Это отнятие
власти у разума, но витальность этой власти как последнее
основание мы не можем не принять. Всякое освобождение
оборачивается добром и злом: освобождается как мышление, так и
обыденное сознание, но это часто ведет к катастрофе. Перестройка в
СССР, вызванная как этическими, так и политическими принципами,
привела к катастрофе, когда возродились архаичные формы
разрушения. Род спонтанного терроризма возникает в ходе
освобождения и борьбы за права человека. Запрещается цензурой
именно то, о чем везде говорят. Поэто-
[48]
му аргумент против сталинизма состоял в ссылке на будущие
поколения, которые не должны его повторить, а для этого должны
знать правду о кровавых событиях. Так тоталитарный режим
сталкивается с универсальным законом информации.
Но это больше, чем снятие цензуры: разрушение,
делинкветность, катастрофы в действительности опираются на ширму
гласности. Катастрофические следствия возрастают при воодушевлении
как друзей природы, так и отрицателей техники. Тотальность добра и
зла вырастает из нашей головы, и мы должны ее тотально
акцептировать. Кроме этого правила нет иного принципа понимания
вещей. Иллюзия разделения добра и зла является абсурдной.
Все роды событий являются непредсказуемыми. Они случаются,
когда наступают на нас. Но у нас на глазах есть какая-то линза,
которая заставляет нас ценить и принимать только дружественные
события. Эту линзу надо повернуть в верном направлении, но мы не
знаем, где оно, и часто смотрим в небо. Если речь идет о
метафизических событиях, то они на нашей сетчатке вызывают весьма
слабые следы. Мы их должны увеличить средствами фотографии. Для
того чтобы чужеродные события наступили, нужно изменить наши
теории. Нужно создать теории совершенного разрушения и
q`lnqrnrek|m{u аттракторов.
Где осталось зло?
Во всех своих формах терроризм - это трансполитическое
зеркало зла. Отсюда кажущийся единственно правильным вопрос
гласит: где еще остается зло? Повсюду мы сталкиваемся с
бесконечным искажением современных форм зла. В западном обществе,
которое в своих профилакториях занимается умерщвлени-
[49]
ем своих естественных референций, обеливанием власти, искоренением
разного рода незаконных частей и приукрашиванием негативного, в
обществе, управляемом дискурсом добра, где больше нет никаких
возможностей проговаривать зло, процветают его все более тайные и
вирулентные формы.
Наоборот, Аятолла Хомейни противопоставил всему миру с его
политическими, милитаристскими, экономическими тотальными
противоположностями единственное и к тому же имматериальное
оружие: принцип зла. Он отверг западные ценности прогресса,
рациональности, политической морали и демократии. Он отрицал
универсалистский консенсус относительно всех этих благ, ввел в
действие силы зла, энергию проклятья, блеск и силу незаконных
частиц. Только он имеет сегодня слово, ибо противопоставил
манихейским позициям свое право говорить зло и устанавливать
террор. Что заставило его это сделать, в сущности, не так уж
важно. Важно его абсолютное превосходство перед Западом, где
больше нет возможностей изрекать зло и где все негативное
заглушается виртуальным консенсусом. Даже наша политическая власть
стала тенью этой функции, она существует только благодаря
символическому осуществлению обозначать другого, чужого, врага. Но
сегодня никто на них не указывает, нет больше никаких оппозиций,
которые бы дифференцировали добро и зло, У нас осталась самая
незначительная сатанинская, ироническая, полемическая энергия, мы
стали свято-фанатическим и фанато-святым обществом. Поскольку мы
интернировали негативные элементы и опираемся только на позитивные
ценности, отсюда мы не имеем иммунитета по отношению к тем
вирусам, которые вносит в нашу культуру Аятолла Хомейни. Мы можем
противопоставить ему лишь права человека, весьма слабые в качестве
иммунной политической защиты. Провозглашая "абсолют-
[50]
ное зло" и посылая западному миру свое проклятье, отвергая правила
разумного дискурса, он вызвал своим безумством большой страх.
Удивило не то, что кто-то буквально и триумфально заговорил на
языке зла, несмотря на петиции интеллектуалов. Проклятие было
направлено именно на разум и добрую волю. Были мобилизованы все
ресурсы зла, чтобы заразить им западное общество. Запад имеет силу
оружия, а Восток противопоставил ей символическую власть, которая
превосходит оружие и деньги.
|
|