Скачать 124.68 Кбайт
Эссе об имени
Рассмотрим способ, каким
спекулятивная диалектика Гегеля включает мифическую мысль в телеологическую
перспективу. Об этой диалектике можно сказать, что она является и что она не
является непротиворечивой логикой. Она интегрирует и снимает противоречие как
таковое. Таким же образом, она снимает мифическое рассуждение как таковое в
философеме.
По словам Гегеля (а от себя добавим - после Гегеля и в соответствии с ним),
философия становится серьезной только с того момента, когда встает на твердый
путь логики: иными словами, отставив, а точнее - сняв, свою мифическую форму, -
после Платона, с Платоном. Философская логика возвращается к себе самой, когда
концепт просыпается от своего мифологического сна. Сон и пробуждение, ибо
событие состоит в простом снятии покрова - эксплицировании и осознании
философемы завернутой в свою виртуальную потенцию. Мифема может быть лишь
пре-философемой, предлагаемой и обещаемой своему диалектическому Aufhebung. Это
предшествующее телеологическое будущее время похоже на время рассказа; но это
рассказ о выходе "за" рассказ. Оно обозначает конец повествовательного вымысла
(fiction). Гегель объясняет его, выступая в защиту своего "друга Крейцера" и его
книги "Symbolik und Mythologie deralten Volker, besonders
152 Ж. Деррида
der Griechen. 1810- 1812"3. Мифологический логос, несомненно, может порождать
претензию быть разновидностью "философствования"4. Философы могут пользоваться
мифами, чтобы приблизить философемы к воображению (Phantasie). Но "содержание
мифа есть мысль"5. Мифический план остается формальным и внешним. Если мифы
Платона "красивы", если мифическое "представление" (Darstellung) мысли
"красиво", то мы можем по ошибке посчитать мифы "превосходнее" (vortrefflicher),
чем "абстрактный способ выражения". Действительно, Платон прибегает к мифу
только там, где чувствует "бессилие (Unvermogen) выразиться в чистой модальности
мышления". Но отчасти, еще потому, что он делает это только во введении к
диалогам, а введение никогда не бывает чисто философским (известно, что Гегель
думал о введениях и предисловиях вообще). Совсем по другому Платон выражается,
когда он доходит до самой вещи, до главного сюжета. В "Пармениде", например,
простые детерминации мысли обходятся без образа и мифа. Диалектическая схема
Гегеля относится здесь с одинаковым успехом к мифическому, воображаемому или
символическому. "Парменид" "серьезен": обращение к мифу здесь не очень часто.
Оппозиция серьезного и несерьезного, которая господствует еще сегодня в оценках,
и не только в так называемой англосаксонской мысли, покрывает здесь философскую
мысль как таковую и в добавок ее мифологическо-игровые отклонения. Ценность
философской мысли, т. е. также и ее серьезность, измеряется немифическим
характером ее носителя. Гегель подчеркивает здесь ценность, серьезность,
ценность серьезного, а Аристотель - его гарант. Поскольку, заявив, что "ценность
Платона во всяком случае не заключается в мифах" ("Der Wert Platans liegt aber
niht in den Mythen", S. 109), Гегель цитирует и переводит Аристотеля. Следует
оста-
153 хора
новится на этом. Известно, но напомним об этом мимоходом прежде, чем приступим
непосредственно к проблеме, каким весом давила на всю историю интерпретаций
аристотелевская трактовка "Тимея", особенно в отношении хоры. Гегель переводит
следующим образом парафраз из "Метафизики": " ____ - Van denen welche mythisch
phibsophieren, ist es nicht der Muhe wert, ernstlich zu handeln - Кто
философствует, прибегая к мифу, не стоит того, чтобы его рассматривали
серьезно".
Гегель как бы колеблется между двумя интерпретациями. В философском тексте миф
является то знаком философского бессилия, неспособности дойти до концепта как
такового и придерживаться его, то признаком диалектического, а еще более -
дидактического всесилия, педагогического мастерства серьезного философа,
полностью владеющего философемой. Одновременно или последовательно, Гегель,
по-видимому, признает за Платоном и это бессилие, и это мастерство. Две эти
оценки противоречат друг другу лишь по видимости или до определенного момента.
Общим у них является подчинение мифа как дискурсивной формы содержанию концепта
обозначаемого, смыслу, который в сущности своей может быть только философским. А
философская тема, концепт обозначаемого, какой бы ни была ее формальная
презентация - философская или мифическая - сохраняет силу закона, господство или
династию дискурса. Здесь можно видеть нить наших рассуждений: если у хоры нет
смысла или сущности, если это не философема и если вместе с тем она ни объект,
ни форма фантастического рассказа мифического типа, то где ее поместить на
схеме?
С виду противоречивая, но в глубине последовательная эта логико-философская
оценка не приложима к Платону.
спекулятивная диалектика Гегеля включает мифическую мысль в телеологическую
перспективу. Об этой диалектике можно сказать, что она является и что она не
является непротиворечивой логикой. Она интегрирует и снимает противоречие как
таковое. Таким же образом, она снимает мифическое рассуждение как таковое в
философеме.
По словам Гегеля (а от себя добавим - после Гегеля и в соответствии с ним),
философия становится серьезной только с того момента, когда встает на твердый
путь логики: иными словами, отставив, а точнее - сняв, свою мифическую форму, -
после Платона, с Платоном. Философская логика возвращается к себе самой, когда
концепт просыпается от своего мифологического сна. Сон и пробуждение, ибо
событие состоит в простом снятии покрова - эксплицировании и осознании
философемы завернутой в свою виртуальную потенцию. Мифема может быть лишь
пре-философемой, предлагаемой и обещаемой своему диалектическому Aufhebung. Это
предшествующее телеологическое будущее время похоже на время рассказа; но это
рассказ о выходе "за" рассказ. Оно обозначает конец повествовательного вымысла
(fiction). Гегель объясняет его, выступая в защиту своего "друга Крейцера" и его
книги "Symbolik und Mythologie deralten Volker, besonders
152 Ж. Деррида
der Griechen. 1810- 1812"3. Мифологический логос, несомненно, может порождать
претензию быть разновидностью "философствования"4. Философы могут пользоваться
мифами, чтобы приблизить философемы к воображению (Phantasie). Но "содержание
мифа есть мысль"5. Мифический план остается формальным и внешним. Если мифы
Платона "красивы", если мифическое "представление" (Darstellung) мысли
"красиво", то мы можем по ошибке посчитать мифы "превосходнее" (vortrefflicher),
чем "абстрактный способ выражения". Действительно, Платон прибегает к мифу
только там, где чувствует "бессилие (Unvermogen) выразиться в чистой модальности
мышления". Но отчасти, еще потому, что он делает это только во введении к
диалогам, а введение никогда не бывает чисто философским (известно, что Гегель
думал о введениях и предисловиях вообще). Совсем по другому Платон выражается,
когда он доходит до самой вещи, до главного сюжета. В "Пармениде", например,
простые детерминации мысли обходятся без образа и мифа. Диалектическая схема
Гегеля относится здесь с одинаковым успехом к мифическому, воображаемому или
символическому. "Парменид" "серьезен": обращение к мифу здесь не очень часто.
Оппозиция серьезного и несерьезного, которая господствует еще сегодня в оценках,
и не только в так называемой англосаксонской мысли, покрывает здесь философскую
мысль как таковую и в добавок ее мифологическо-игровые отклонения. Ценность
философской мысли, т. е. также и ее серьезность, измеряется немифическим
характером ее носителя. Гегель подчеркивает здесь ценность, серьезность,
ценность серьезного, а Аристотель - его гарант. Поскольку, заявив, что "ценность
Платона во всяком случае не заключается в мифах" ("Der Wert Platans liegt aber
niht in den Mythen", S. 109), Гегель цитирует и переводит Аристотеля. Следует
оста-
153 хора
новится на этом. Известно, но напомним об этом мимоходом прежде, чем приступим
непосредственно к проблеме, каким весом давила на всю историю интерпретаций
аристотелевская трактовка "Тимея", особенно в отношении хоры. Гегель переводит
следующим образом парафраз из "Метафизики": " ____ - Van denen welche mythisch
phibsophieren, ist es nicht der Muhe wert, ernstlich zu handeln - Кто
философствует, прибегая к мифу, не стоит того, чтобы его рассматривали
серьезно".
Гегель как бы колеблется между двумя интерпретациями. В философском тексте миф
является то знаком философского бессилия, неспособности дойти до концепта как
такового и придерживаться его, то признаком диалектического, а еще более -
дидактического всесилия, педагогического мастерства серьезного философа,
полностью владеющего философемой. Одновременно или последовательно, Гегель,
по-видимому, признает за Платоном и это бессилие, и это мастерство. Две эти
оценки противоречат друг другу лишь по видимости или до определенного момента.
Общим у них является подчинение мифа как дискурсивной формы содержанию концепта
обозначаемого, смыслу, который в сущности своей может быть только философским. А
философская тема, концепт обозначаемого, какой бы ни была ее формальная
презентация - философская или мифическая - сохраняет силу закона, господство или
династию дискурса. Здесь можно видеть нить наших рассуждений: если у хоры нет
смысла или сущности, если это не философема и если вместе с тем она ни объект,
ни форма фантастического рассказа мифического типа, то где ее поместить на
схеме?
С виду противоречивая, но в глубине последовательная эта логико-философская
оценка не приложима к Платону.
|
|