Скачать 124.68 Кбайт
Эссе об имени
Конечно, такой перенос сам собой не разумеется. Он зависит от некой
метонимии: той, что могла бы переносить роды бытия на роды рассуждения, перенося
имена. Но, с одной стороны, разделить эти две проблематики всегда непросто, а
особенно у Платона:
качество рассуждения держится прежде всего на качестве бытия, о котором оно
говорит. Как если бы имя давалось только тому, что (кто) его заслуживает и его
называет. Рассуждение, как отношение к тому, что вообще существует, оказывается
квалифицированным или дисквалифицированным тем, к чему он относится. С другой
стороны, метонимией допускается переход посредством рода, от одного рода к
другому, от вопроса о родах бытия к вопросу о родах рассуждения. Следовательно,
рассуждение о хоре есть также рассуждение о роде (genos) и о различных родах
рода. А позже мы увидим, что род - это еще и люди или народ (genos, ethnos),
тема которого появляется в начале "Тимея". В узком контексте, который мы сейчас
выбираем, а именно эпизод о хоре, мы встретим еще два рода рода. Хора - это
третий род, triton genos, по отношению к двум родам бытия (неизменная и
умопостигаемая/подверженная порче, становящаяся и чувственная); она кажется
также определенной в отношении рода как пола: Тимей говорит о ней как о "матери"
и "кормилице". Не будем торопиться называть тот способ, каким он это делает.
Почти все толкователи "Тимея" настаивают в
141 хора
этом месте на риторических ресурсах, никогда не задаваясь вопросом об их
субъекте. Они спокойно рассуждают о метафорах, образах, сравнениях'. И ни одного
вопроса о традиции риторики, предоставляющей в их распоряжение запас концептов -
очень полезных, но построенных именно на том различении чувственного и
умопостигаемого, приспособиться к которому хора не может: без какой-либо
двойственности Платон дает понять, что самое трудное для нее -приспособиться.
Эта проблема риторики - в особенности, возможности называть - здесь, как мы
видим, далеко не второстепенная проблема. Ее значение не ограничивается больше
педагогическим, иллюстративным или инструментальным планом (те, кто говорит о
метафоре по поводу хоры, часто уточняют: дидактическая метафора). В данную
минуту удовлетворимся тем, что укажем и разместим ее, раз это необходимо; но уже
ясно, что раз она - хора, то не дает себя с легкостью разместить, лишить себя
права свободного выбора места: она в большей мере размещающая, чем размещенная -
оппозиция, которую нужно в свою очередь избавить от определенного
грамматического или онтологического выбора между активным и пассивным. Мы не
будем говорить о метафоре, но не для того, чтобы вы думали, что хора есть
собственно мать, кормилица, восприемница, матрица или что она золотая. Может
быть, именно потому, что она по обе стороны противоположности "метафорический
смысл/собственный смысл", мысль о хоре превышает полярность, несомненно
аналогичную противоположности mythos и logos. Такой, по меньшей мере, могла бы
быть проблема, которую мы хотим подвергнуть здесь испытанию чтением.
Предполагаемое следствие может быть таким: из-за этих двух противоположностей
мысль о хоре может' возмутить сам порядок противоположности, противоположность
вооб-
142 Ж. Деррида
ще, - диалектическая ли она или нет. Оставляя место оппозиции, сама она может не
подчиняться никакому ниспровержению. Здесь другое следствие: не потому, что хора
была бы неизменно самой собой по ту сторону своего имени, но потому, что
переносясь за пределы противоположности смысла (метафорического или
собственного), она больше не принадлежала бы ни горизонту смысла, ни смыслу как
смыслу бытия.
После этих предосторожностей и отрицательных гипотез, становится понятно, почему
мы бережем имя "хора" от какого-либо перевода. Перевод, конечно, всегда
появляется в произведении, и в греческом языке и с греческого на любой другой.
Для верности не будем называть ни один из них. Думать и переводить проходят
здесь один и тот же опыт. Этот опыт, если он должен быть испытан, то не только в
заботе о вокабуле и крупице смысла, но и о всей текстуре тропика; мы не говорим
пока о системе и способах приблизить, чтобы их назвать, элементы этого
"тропика". Относятся ли они к самому имени хоры ("место", "площадь", "участок",
"область", "край") или к тому, что традиция называет фигурами: сравнения,
образы, метафоры, предложенными самим Тимеем ("мать", "кормилица",
"восприемница", "матрица"), - переводы остаются в плену интерпретационных сетей.
Они наведены ретроспективной проекцией, анахронизм которой всегда остается
подозрительным. Этот анахронизм не необходимо, не всегда или не только слабость,
которой может избежать всецело бдительное и строгое толкование. Мы могли бы
здесь попытаться показать, что никто от нее не застрахован. Даже сам Хайдеггер -
один из немногих, кто никогда не говорил "метафорой", - по-видимому поддался той
телеологической ретроспекции, от которой, между прочим, он нас столь справедливо
предостерегал.
метонимии: той, что могла бы переносить роды бытия на роды рассуждения, перенося
имена. Но, с одной стороны, разделить эти две проблематики всегда непросто, а
особенно у Платона:
качество рассуждения держится прежде всего на качестве бытия, о котором оно
говорит. Как если бы имя давалось только тому, что (кто) его заслуживает и его
называет. Рассуждение, как отношение к тому, что вообще существует, оказывается
квалифицированным или дисквалифицированным тем, к чему он относится. С другой
стороны, метонимией допускается переход посредством рода, от одного рода к
другому, от вопроса о родах бытия к вопросу о родах рассуждения. Следовательно,
рассуждение о хоре есть также рассуждение о роде (genos) и о различных родах
рода. А позже мы увидим, что род - это еще и люди или народ (genos, ethnos),
тема которого появляется в начале "Тимея". В узком контексте, который мы сейчас
выбираем, а именно эпизод о хоре, мы встретим еще два рода рода. Хора - это
третий род, triton genos, по отношению к двум родам бытия (неизменная и
умопостигаемая/подверженная порче, становящаяся и чувственная); она кажется
также определенной в отношении рода как пола: Тимей говорит о ней как о "матери"
и "кормилице". Не будем торопиться называть тот способ, каким он это делает.
Почти все толкователи "Тимея" настаивают в
141 хора
этом месте на риторических ресурсах, никогда не задаваясь вопросом об их
субъекте. Они спокойно рассуждают о метафорах, образах, сравнениях'. И ни одного
вопроса о традиции риторики, предоставляющей в их распоряжение запас концептов -
очень полезных, но построенных именно на том различении чувственного и
умопостигаемого, приспособиться к которому хора не может: без какой-либо
двойственности Платон дает понять, что самое трудное для нее -приспособиться.
Эта проблема риторики - в особенности, возможности называть - здесь, как мы
видим, далеко не второстепенная проблема. Ее значение не ограничивается больше
педагогическим, иллюстративным или инструментальным планом (те, кто говорит о
метафоре по поводу хоры, часто уточняют: дидактическая метафора). В данную
минуту удовлетворимся тем, что укажем и разместим ее, раз это необходимо; но уже
ясно, что раз она - хора, то не дает себя с легкостью разместить, лишить себя
права свободного выбора места: она в большей мере размещающая, чем размещенная -
оппозиция, которую нужно в свою очередь избавить от определенного
грамматического или онтологического выбора между активным и пассивным. Мы не
будем говорить о метафоре, но не для того, чтобы вы думали, что хора есть
собственно мать, кормилица, восприемница, матрица или что она золотая. Может
быть, именно потому, что она по обе стороны противоположности "метафорический
смысл/собственный смысл", мысль о хоре превышает полярность, несомненно
аналогичную противоположности mythos и logos. Такой, по меньшей мере, могла бы
быть проблема, которую мы хотим подвергнуть здесь испытанию чтением.
Предполагаемое следствие может быть таким: из-за этих двух противоположностей
мысль о хоре может' возмутить сам порядок противоположности, противоположность
вооб-
142 Ж. Деррида
ще, - диалектическая ли она или нет. Оставляя место оппозиции, сама она может не
подчиняться никакому ниспровержению. Здесь другое следствие: не потому, что хора
была бы неизменно самой собой по ту сторону своего имени, но потому, что
переносясь за пределы противоположности смысла (метафорического или
собственного), она больше не принадлежала бы ни горизонту смысла, ни смыслу как
смыслу бытия.
После этих предосторожностей и отрицательных гипотез, становится понятно, почему
мы бережем имя "хора" от какого-либо перевода. Перевод, конечно, всегда
появляется в произведении, и в греческом языке и с греческого на любой другой.
Для верности не будем называть ни один из них. Думать и переводить проходят
здесь один и тот же опыт. Этот опыт, если он должен быть испытан, то не только в
заботе о вокабуле и крупице смысла, но и о всей текстуре тропика; мы не говорим
пока о системе и способах приблизить, чтобы их назвать, элементы этого
"тропика". Относятся ли они к самому имени хоры ("место", "площадь", "участок",
"область", "край") или к тому, что традиция называет фигурами: сравнения,
образы, метафоры, предложенными самим Тимеем ("мать", "кормилица",
"восприемница", "матрица"), - переводы остаются в плену интерпретационных сетей.
Они наведены ретроспективной проекцией, анахронизм которой всегда остается
подозрительным. Этот анахронизм не необходимо, не всегда или не только слабость,
которой может избежать всецело бдительное и строгое толкование. Мы могли бы
здесь попытаться показать, что никто от нее не застрахован. Даже сам Хайдеггер -
один из немногих, кто никогда не говорил "метафорой", - по-видимому поддался той
телеологической ретроспекции, от которой, между прочим, он нас столь справедливо
предостерегал.
|
|