Скачать 124.68 Кбайт
Эссе об имени
Недостаток или провал всегда рядом.
- Если эта образцовость предписывает, она одновременно соединяет и разъединяет,
она отделяет лучшее как индифферентное, как лучшее, так и индифферентное. С
одной стороны, на одном пути - вечность глубокая и глубинная, фундаментальная,
но в целом доступная для мессианства, телео-эсхатологического рассказа,
определенного опыта или исторического откровения (или откровения истории). С
другой стороны, на другом пути - вневременность бездны, не имеющей ни
поверхности, ни дна; абсолютная невозмутимость (ни жизнь, ни смерть), дающая
место всему, чем она не является. Фактически: две бездны.
- Но обе бездны, о которых говорит Силезиус, являются двумя образцами первой,
глубокой, той, что Вы определили вначале, хотя на самом деле в ней нет ничего
"первого". Силезиус пишет:
Ein Abgrund rufft dem andem.
Der Abgrund meines Geists rufft jmme mit Gescherey
Den Abgrund GOttes an: Sag welcher tieffer sey?
123 кроме имени
Бездна взвывает к бездне.
Бездна моего духа вопиет
Бездне Бога: скажи, какая из них глубже?
(1,68)
- Именно эта своеобразная образцовость одновременно укореняет и искореняет
идиому. Каждая идиома (например, греческая онто-теологическая или христианское
откровение) может свидетельствовать о себе самой и о том, чем она не является
(пока или никогда), причем, значение этого свидетельства (мученичества) не
определяется полностью внутренним содержанием идиомы (христианского
мученичества, например). Тут, в этом свидетельстве, предоставленном не самому
себе, а другому, формируется горизонт переводимости, а следовательно, - дружбы,
универсального сообщества, европейской децентрации, по ту сторону значений
philia, милосердия и всего того, что с ними связывается, и даже по ту сторону
европейской интерпретации имени Европы.
- Вы намекаете, что именно при этом условии можно организовывать международные и
межкультурные коллоквиумы по "негативной теологии" (теперь я поставлю это
словосочетание в кавычки).
- Скажем так. Нужно осмыслить историчность и вне-историчность возможности этого
проекта. Могли ли бы Вы представить себе такой коллоквиум всего лишь век тому
назад? Но то, что выглядит возможным, становится тем самым бесконечно
проблематичным. Этот двойной парадокс похож на двойную апорию: одновременное
отрицание и новое утверждение греческой онто-теологии и греческой метафизики,
искоренение и распространение христианства в Европе и вне Европы, в тот самый
момент, когда - как нам говорит определенная статистика - призвание к нему,
кажется, ослабевает.
124 Ж. Деррида
- Я думаю о том, что происходит в самой Европе, где папа взывает к конституции
или к восстановлению Европы единой в христианстве, которое могло бы стать ее
сущностью и предназначением. Во время своих путешествий он старается показать,
что победа над тоталитаризмом в странах Восточной Европы достигнута благодаря и
во имя христианства. А во время над называемой войны в Персидском заливе,
объединенные западные демократии часто произносили христианские речи, говоря о
международном праве. Было бы слишком говорить теперь, что это не предмет
коллоквиума.
- С одной стороны, это отрицание, подобно новому утверждению, как бы запирает на
два оборота логоцентрический тупик европейского приручения (Индия, с этой точки
зрения, не является чем-то совершенно отличным от Европы). Но с другой стороны,
это также то, что происходя на открытом краю этой внутренности или этой глубины,
оставляет проход, оставляет существовать другое.
- Оставлять - вот трудное для перевода слово. Как они будут его переводить? " То
leave"? Как во фразе, которая скоро потребуется нам, когда мы будем расставаться
(Я оставляю Вас, я ухожу, I leave)? Или "to let"?
- Здесь стоит прибегнуть к немецкой идиоме. Силезиус пишет в традиции
Gelassenheit, которая идет как минимум от Экхарта - мы об этом говорили - до
Хайдеггера. Нужно все оставить, оставить всякое "что-то" ради Бога и,
несомненно, оставить самого Бога, расстаться с ним, то есть одновременно
покинуть и (но) оставить его (по ту сторону бытия-чего-либо). За исключением его
имени - о котором нужно молчать там, куда он отправляется сам, чтобы прийти
туда, к своему собственному исчезновению:
кроме имени
125
Dass etwas muss man lassen.
Mensch so du Etwas liebst, so liebstu nichts furwahr:
Gott ist nicht diss und dass, drumb lass dass Etwas gar.
Что-либо, нужно это оставить.
Человек, если ты любишь нечто, значит ты ничего
на самом деле не любишь:
Бог - не то и не это, оставь же навсегда это нечто.
(I,44)
или еще:
Die geheimste Gelassenheit.
Gelassenheit fahr GOtt: GOtt aber selbst zulassen,
Ist ein Gelassenheit die wenig Menschen fassen.
Самое тайное расставание.
Расставание способно постичь Бога; но оставить Бога
самому себе-
Вот расставание, которое мало кто из людей способен постичь.
- Если эта образцовость предписывает, она одновременно соединяет и разъединяет,
она отделяет лучшее как индифферентное, как лучшее, так и индифферентное. С
одной стороны, на одном пути - вечность глубокая и глубинная, фундаментальная,
но в целом доступная для мессианства, телео-эсхатологического рассказа,
определенного опыта или исторического откровения (или откровения истории). С
другой стороны, на другом пути - вневременность бездны, не имеющей ни
поверхности, ни дна; абсолютная невозмутимость (ни жизнь, ни смерть), дающая
место всему, чем она не является. Фактически: две бездны.
- Но обе бездны, о которых говорит Силезиус, являются двумя образцами первой,
глубокой, той, что Вы определили вначале, хотя на самом деле в ней нет ничего
"первого". Силезиус пишет:
Ein Abgrund rufft dem andem.
Der Abgrund meines Geists rufft jmme mit Gescherey
Den Abgrund GOttes an: Sag welcher tieffer sey?
123 кроме имени
Бездна взвывает к бездне.
Бездна моего духа вопиет
Бездне Бога: скажи, какая из них глубже?
(1,68)
- Именно эта своеобразная образцовость одновременно укореняет и искореняет
идиому. Каждая идиома (например, греческая онто-теологическая или христианское
откровение) может свидетельствовать о себе самой и о том, чем она не является
(пока или никогда), причем, значение этого свидетельства (мученичества) не
определяется полностью внутренним содержанием идиомы (христианского
мученичества, например). Тут, в этом свидетельстве, предоставленном не самому
себе, а другому, формируется горизонт переводимости, а следовательно, - дружбы,
универсального сообщества, европейской децентрации, по ту сторону значений
philia, милосердия и всего того, что с ними связывается, и даже по ту сторону
европейской интерпретации имени Европы.
- Вы намекаете, что именно при этом условии можно организовывать международные и
межкультурные коллоквиумы по "негативной теологии" (теперь я поставлю это
словосочетание в кавычки).
- Скажем так. Нужно осмыслить историчность и вне-историчность возможности этого
проекта. Могли ли бы Вы представить себе такой коллоквиум всего лишь век тому
назад? Но то, что выглядит возможным, становится тем самым бесконечно
проблематичным. Этот двойной парадокс похож на двойную апорию: одновременное
отрицание и новое утверждение греческой онто-теологии и греческой метафизики,
искоренение и распространение христианства в Европе и вне Европы, в тот самый
момент, когда - как нам говорит определенная статистика - призвание к нему,
кажется, ослабевает.
124 Ж. Деррида
- Я думаю о том, что происходит в самой Европе, где папа взывает к конституции
или к восстановлению Европы единой в христианстве, которое могло бы стать ее
сущностью и предназначением. Во время своих путешествий он старается показать,
что победа над тоталитаризмом в странах Восточной Европы достигнута благодаря и
во имя христианства. А во время над называемой войны в Персидском заливе,
объединенные западные демократии часто произносили христианские речи, говоря о
международном праве. Было бы слишком говорить теперь, что это не предмет
коллоквиума.
- С одной стороны, это отрицание, подобно новому утверждению, как бы запирает на
два оборота логоцентрический тупик европейского приручения (Индия, с этой точки
зрения, не является чем-то совершенно отличным от Европы). Но с другой стороны,
это также то, что происходя на открытом краю этой внутренности или этой глубины,
оставляет проход, оставляет существовать другое.
- Оставлять - вот трудное для перевода слово. Как они будут его переводить? " То
leave"? Как во фразе, которая скоро потребуется нам, когда мы будем расставаться
(Я оставляю Вас, я ухожу, I leave)? Или "to let"?
- Здесь стоит прибегнуть к немецкой идиоме. Силезиус пишет в традиции
Gelassenheit, которая идет как минимум от Экхарта - мы об этом говорили - до
Хайдеггера. Нужно все оставить, оставить всякое "что-то" ради Бога и,
несомненно, оставить самого Бога, расстаться с ним, то есть одновременно
покинуть и (но) оставить его (по ту сторону бытия-чего-либо). За исключением его
имени - о котором нужно молчать там, куда он отправляется сам, чтобы прийти
туда, к своему собственному исчезновению:
кроме имени
125
Dass etwas muss man lassen.
Mensch so du Etwas liebst, so liebstu nichts furwahr:
Gott ist nicht diss und dass, drumb lass dass Etwas gar.
Что-либо, нужно это оставить.
Человек, если ты любишь нечто, значит ты ничего
на самом деле не любишь:
Бог - не то и не это, оставь же навсегда это нечто.
(I,44)
или еще:
Die geheimste Gelassenheit.
Gelassenheit fahr GOtt: GOtt aber selbst zulassen,
Ist ein Gelassenheit die wenig Menschen fassen.
Самое тайное расставание.
Расставание способно постичь Бога; но оставить Бога
самому себе-
Вот расставание, которое мало кто из людей способен постичь.
|
|