Столь разные люди, и каждый потом, при более близком знакомстве, в Фёдорове по своему разочаровался. Что и неудивительно: Фёдоров – тупой фанатик и злой русский христосик – личность безобразнейшая. Но неудивительно и то, что до сих пор о Фёдорове из русских философов никто плохо не отзывался. То есть взгляды критиковали, но всегда оговаривались, что бессребреник, альтруист и вегетарианец. (А по сравнению с этим альтруистом Ильич добрейший и деликатнейший человек.) И первый порыв у Достоевского, Соловьёва и Толстого какой? Искреннее восхищение, любовь. То есть сердце, сердечко то русское откликнулось, затрепетало. Трупы шприцами колоть, физиологический раствор закачивать литрами. А потом трупы точком, точком. И задёргаются, и пойдут. «Будут хорошо устроены в зоне». Ну как тут не зашвырнуть Евангелие в пыльный угол? Как не откликнуться, как не настрочить ночью письмо, быстро, на одном дыхании, готовом, впрочем, прерваться еле сдерживаемыми рыданиями. А Константин Эдуардович? Или не родной это человек? Разве не хотел он изобрести вечный двигатель? Разве не предложил он скромно использовать в качестве детали такового земной шар, к коему стоит только подвести шестерёнки и рычаги, и вот он, перпетуум мобиле? Или не хотел он выращивать «мущинок» и «женщинок» в ретортах? Или не печатал он им же самим выдуманные послания от многочисленных поклонников, где оные называли его «циклопическим умом» и «величайшим гением» и утверждали, что «его печатные труды бесповоротно сменили все книги так называемого священного писания»? Так у кого же поднимется рука назвать калужского мечтателя зарвавшимся параноиком? Ведь первый признак психического заболевания это «неправильное поведение». А разве поведение Циолковского неправильно (908) ? Наоборот, оно слишком правильно, слишком обычно и разве что из за этого «слишком» выламывается за пределы обыденности. Нормальный русский ЗНАЕТ, что его через 10000 лет оживят и спокойно пишет романы или служит в министерстве. Зачем же об этом орать на каждом перекрёстке? Это провинция с, патриархальные нравы с.
Нет, Циолковский совсем не глуп. Как не глуп и Фёдоров, и Чернышевский. Как не глупы и два поколения русской аристократии, выращивавших гомункулусов и изобретавших вечный двигатель. Как не глуп, а наоборот, гениален был Пётр Великий, который дело цивилизации в России начал с покупки заспиртованных зародышей и действующей модели вечного двигателя. Ведь «вечный двигатель» это идея кражи у Бога перводвижения, а создание «гомункулуса» – кража сотворения. Сам человек слаб и жалок, но в Европе есть некоторые организации. Откуда же такое пространственное хитро– и остроумие? Откуда западные заводные машинки и кукольно аккуратные города? Ну конечно, хе хе, трудолюбие, прилежание. Не маленькие, понимаем, КУДА вступаем. Знаем, что говорить надо. Но всё же «держись черни, а знай штуку». Так что и подмигнуть иногда. А про «гуманизм» и «науку» это мы вам расскажем, тоже не лыком шиты. Главное прикидываться дурачками и болтать про просвещение, а негласно скупать серьёзную литературу. Каббала, Гермес Трисмегист, Парацельс, Калиостро.


897

Примечание к №895
Вот появится какой нибудь Одноглазов
Или уж скорее какой нибудь Циклопер. Я мучаюсь, не сплю ночей, переживаю. Для меня судьба Розанова вопрос жизни. И вот там где то сидит НАСТОЯЩИЙ и швыряет мне мою рукопись в лицо:
– Что вы уже за ерунду написали? Нам таки нужно серьёзное изучение творчества русских философов.
Мое место занято. Я Голядкин. И Голядкин занят. Даже Голядкина украли. Голядкин это Осип Эмильевич Мандельштам. Надежда Яковлевна написала:
«Мандельштам в „Египетской марке“ ясно сказал, что наш единственный предок – Голядкин. Этот предок был мне гораздо более понятен, чем дед и его рижский брат, а тем более, чем курляндский часовщик и киевский врач».
Где я? Люди, где вы? Леонид Андреев писал ещё за полтора месяца до Октября:
«Мне страшно. Как слепой, мечусь я в темноте и ищу Россию. Где моя Россия? Мне страшно: Я не могу жить без России. Отдайте мне Россию! Я на коленях молю вас, укравших Россию: отдайте мне мою Россию, верните, верните.»
Поздно спохватились, милейший. Но тут зацепка с. Циклопер открывает эту книгу и карандашиком начинает на полях отмечать: чирк чирк. А тут №897. И он его читает. «Вы и убили, Родион Романыч». Сломается тут карандашик то. Разорвётся хобот русским нагло ухмыляющимся ничем. А хобот это, между прочим, самое нежное место. Страшное слово «ничего» для русского имеет ласковый, бытовой оттенок. «Как дела?» – «Ничего». Даже просторечно: «ничаво».
Только не сломается карандашик, не остановится.


898

Примечание к №893
Это было мистическое переживание
Психиатрическая больница – последнее звено в цепи внешних событий (920), где я являлся лишь объектом, и в то же время первая вполне сознательная акция, первое самостоятельное, не только совершившееся, но и совершённое событие в моей жизни.


899

Примечание к с.50 «Бесконечного тупика»
Цитаты просвечивают, и сквозь их хитиновый панцирь виден внутренний мир.