Способ существования русского не может быть русским, национальным. (226)Точнее, национальный способ существования и включает в себя потерю национальных элементов. Еврей – космополит, гражданин мира, русский – псевдополит. Он и на своей родине чужой.
Конечно, это слишком сильно сказано, но доля истины, и большая, тут есть.


211

Примечание к №201
Субъект, которому является таким образом расчленённая внешность, вынужден её внутренне достраивать.
Соловьёв писал:
«Так называемые „законы ассоциации идей“ суть лишь приемы памяти, а вовсе не мысли. Ими руководствуется ум или тогда, когда он случайно бездействует (например, в разговоре о пустяках), или тогда, когда он вовсе теряет способность мышления (например, при прогрессивном параличе мозга, один из верных признаков которого есть именно безотчётное подчинение внешним ассоциациям представлений) … всякая речь предполагается, как выражение определённой мысли, которая однако при отсутствии определённой воли, или намерения, оказывается не действительною, а только кажущейся мыслью».
Но ведь человек конечен. А следовательно, его мысли только и могут быть кажущимися. Он не может сказать «я знаю», а может сказать «кажется». Однако человек всё же протяжён во времени и пространстве, динамичен и поэтому может создать некую кажимость абсолютности. Тогда кажется, что он действительно «знает», действительно мыслит, действительно причастен вечности.
Во всех книгах Набокова привкус автобиографичности. Но, как правило, ничего общего между главным героем и автором нет. Высокая степень материализации достигается не за счёт истечения первичной интуиции, монозамысла, а за счёт мириад импульсов, ярких интуитивных вспышек, сложная комбинация которых, монтаж, создаёт иллюзию сотворённости. Это наиболее полная и, что самое главное, сообразная имитация божественного акта. Человек ловит отдельные божественные искры и создаёт свой мир.
Платой за подлинность является наступающая в известный момент потеря абсолютного понимания своего замысла. Он разрастается и начинает жить самостоятельной жизнью. Конечное «я» не в силах осмыслить создаваемое, и связь с произведением становится аналогичной. Зато для другого «я» созданное обладает возможностью выступать в виде конструкции, создающей «определённую волю или намерение».
«Действительная мысль» является мнением. Зато некоторое мнение может вызвать иллюзию действительности. А возможно, даже прикосновение к ней.


212

Примечание к №189
Поприщин это Батюшков.
Собственно среди персонажей русской литературы два великих сумасшедших: Поприщин и Иван Карамазов. Не является ли первый прототипом второго? Из поприщинских записок:
«Сегодня великий инквизитор пришёл в мою комнату, но я, услышавши ещё издали шаги его, спрятался под стул. Он увидевши, что нет меня, начал звать. Сначала закричал: Поприщин! – я ни слова. Потом: Аксентий Иванов! титулярный советник! дворянин! – Я всё молчу. – Фердинанд VIII, король испанский! (250) – Я хотел было высунуть голову, но после подумал: нет, брат, не надуешь! знаем мы тебя: опять будешь лить холодную воду мне на голову. Однако же он увидел меня и выгнал палкою из под стула … Великий инквизитор … ушёл от меня разгневанный и грозя мне каким то наказанием. Но я совершенно пренебрёг его бессильною злобою…»
Тогда Поприщин превращается в Иисуса Христа. Удивительно, что пародия предшествовала серьёзному тексту, что, следовательно, пародия была серьёзнее основы и что вообще литературный процесс развивался в России «наоборот».


213

Примечание к №203
в реальности у всех писателей … дуэли, но дуэли, так почему то и не состоявшиеся
Частным ответвлением писательского мифа является тема невинного убиения русских писателей. Основы тут опять же заложил Пушкин. Сразу же после злополучной дуэли современники дали этому совершенно частному, совершенно личному, интимному событию соответствующую мегаломаническую интерпретацию. «Царское правительство убило нашего Сашу». После этого «царизм» убивал Лермонтова, специально заражал чахоткой Белинского, сбрасывал пьяного Гаршина в лестничный пролёт, доводил до самоубийства Надсона. Стоило какому нибудь самому незначительному писателю дать самый незначительный повод для соответствующего умозаключения, как тут же подымался плач: «Нашего Ваню (Колю, Петю, Мишу) убили».
Столь оглушительная пошлость похорон Льва Толстого во многом вытекала из идеологического сбоя. При «отлучении от церкви», при «травле в печати» всё же считать смерть 82 летнего писателя, умершего от простуды на вершине своей славы, считать смерть эту «очередным убийством» (да ещё на фоне всем известных семейных дрязг) не получалось никак. «Гражданская скорбь» не получилась, выглядела фальшивой. Ведь по сути смерть Толстого вообще была счастливой. Глубокий старик, до конца дней своих сохранивший ум и бодрость духа, умер легко, без мучений. Чего уж тут особо убиваться. Даже для родных это горе – горе спокойное, светлое, мудрое. «Всем бы такую жизнь прожить, всем бы нам так умереть».