То есть элементарным индивидуальным осуществлением настоящей русской идеи. Попытка самопознания могла бы помочь тут Бердяеву, помогла бы нащупать некоторые действительные черты национальной идеи. Он мог бы понять её через осмысление собственного понимания национальной идеи. Но тайна национального рока оказалась ему недоступной. Он просмотрел её своими простыми пустыми фасетками паука. Бердяев однодум. В философии однодума нет тайны, точнее, его тайна выразима, это тайна с маленькой буквы, «тайна в стенном шкафу». Однодум пишет одну книгу. Все остальные – лишь вариации. При «многодумности», полифонии тайна невыразима и вылезает своими краями в реальность лишь через удивительно красивые повторы отдельных тем, непосредственно с ней не связанных. Тайна на изломе ветвей. Неестественность, неорганичность переплетения наталкивает ищущий глаз на поиск спрятанного смысла, внутренней естественности и органичности. Это "я" человека и его «речь». Таков, конечно, Розанов. А у Бердяева речь стала его "я" и, следовательно, лишь закрыла густой вуалью окружающий мир. Слишком панибратски стал он обращаться с национальным архетипом.


266

Примечание к с.20 «Бесконечного тупика»
русской штунды, «рационального православия» не получилось и получиться не могло. Это было ясно уже по биографии Белинского
Не в том дело, что он был социалист, материалист и т.д. А в том, что он был никто. Человек с психологией и взглядами провинциального журналиста, человек, который лежал на диване и читал «книжки». «А в книжках вот еще што написана». Логика его «взглядов» (Белинский в 183… году резко изменил свой взгляд на…) это логика прочтения книжек, которые случайно попадались под руку. Прочел книжку про социалистов – он социалист, прочёл книжку про Гегеля – гегельянец. Часто и этого не нужно было, «ребята рассказывали» (под лук и водку). Причём чем абстрактнее была усваиваемая идея, тем чаще источником были именно ребята. Белинский открыто признавался, что у него «трещит голова» не только от книг Гегеля и Канта, но и от брошюр Герцена. Никакой логики развития. Только логика чахоточной злобы. (Говорил, сетуя на цензуру, запрещавшую нецензурные выражения:
«Природа осудила меня лаять собакою и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по лисьи.»)
Жутко становится, как подумаешь, что бедняга Достоевский через 20 лет после смерти неистового Виссариона всё ночей не спал, бесился, кричал, доказывал, опровергал (268). А спорить не нужно было. С людьми такого уровня не спорят.


267

Примечание к №253
Если убрать у него этих бесконечных Кукиных, Квакукиных и Ракукиных
А вообще то в хармсовские «Случаи» русские фамилии так и просятся. Но в 30 е русская судьба стала еврейской судьбой. Евреи связались с русскими. Приняли в себя русский хаос… И, пожалуй, в первый раз за всю свою историю не смогли подчинить, переварить чужую кровь. Евреям перестало везти, пошла не та карта и начались трагедии. Тысячу раз прав Розанов, сказавший в «Апокалипсисе», что место евреев – у «подножия держав», у «сапога».
Он писал:
«Я раз посмотрел в иллюстрированном журнале – Нахамкиса: и, против неприятного Ленина, сказал: – „Как он серьезен“ … Только по глупости и наивности евреи пристали к плоскому дну революции, когда их место – совсем на другом месте, у подножия держав (так ведь и поступают и чтут старые НАСТОЯЩИЕ евреи, в БЛАГОРОДНОМ: „МЫ – РАБЫ ТВОИ“, у всего настояще великого „Величит душа моя Господа“ – это всегда у евреев, и всегда – в отношении к великому и благородному в истории). О, я верю, и Нахамкис приложился сюда. Но – сорвалось. (Розанов писал, что до революции Нахамкис Стеклов подавал прошение на высочайшее имя о перемене фамилии. Но его „отодвинули кончиком носка сапога“. – О.) Сорвалось не »величие", и он ушёл, мстительно, как еврей, – ушёл «в богему». «Революция так революция». «Вали всё». Это жид и жидок и его нетерпеливость".
Вот. Еврейская нетерпеливость переплелась с русской мечтательностью. И как подумаешь, ну куда в иерусалимские дворяне полезли? Оставили бы русских в покое, не надо было связываться. Теперь они навечно связались с русской историей. Теперь не убегут. Троцкого и в Мексике топором достали. Влез в русскую историю – уже не вылезешь. У нас вход рупь, выход – два. Тут судьба. Монголы влезли – и русские в Урге, влезли поляки – и русские в Варшаве, влезли немцы – и русские в Берлине. И везде приносят с собой хаос, разрушение. «Я тебе добра хочу». Русский сложен, ох, сложен. (269) Таким народом управлять необычайно трудно. Сами русские себя отлично понимали и всегда наверх нерусских дурачков пропихивали – «придите володеть нами».
Розанов писал в той же главе «Апокалипсиса»:
«В революции нашей в высшей степени „неясен“ еврей. Как он во всём не ясен и запутался во всей европейской цивилизации.»
Но верно и другое. Русские – единственный народ мира, который сам в еврейскую историю запутался. Русскими евреи осложнены. Евреи сели в сани, а русские их потеряли. «Не в свои сани не садись».


268

Примечание к №266
бедняга Достоевский через 20 лет после смерти неистового Виссариона всё ночей не спал, бесился, кричал, доказывал, опровергал
Причём кричал, предварительно закрыв все двери и окна, спустив шторы и погасив свечи.