«Обыватель».


320

Примечание к №310
«Другой пришил бы тебя, как утку, и не крякнул» (И.Бабель)
Оруэлл писал в приложении к «1984» о принципах новояза:
«В Новоязе эвфония перевешивает все соображения смысла. Ей в жертву часто приносятся законы грамматики … В результате слова … однотипны. Они состоят из двух трёх слогов, с равными ударениями на первом и последнем. Это создает „тараторящий“ стиль речи, одновременно стаккатный и монотонный, что и требуется, ибо цель – сделать речь, особенно о предметах идеологически окрашенных, по возможности независимой от сознания. Для повседневных нужд, безусловно, надо было подумать прежде, чем сказать, но правильные политические или этические суждения у члена партии должны были вылетать автоматически, как пули из ружья … Сама текстура слов, резко и неприятно звучащих, соответствовала духу Ангсоца … В идеале должна была быть создана речь, производимая непосредственно гортанью, без включения мозга. Эта цель отражалась в слове „уткоречь“, означающем „говорить так, как крякает утка“…»
А что, для англичанина, привыкшего к плавной и скользкой артикуляции, русский язык, наверно, и воспринимается как кряканье.


321

Примечание к №282
Бабель, служа в ЧК, а потом в конармии Будённого, с лихвой утолил мечты голодной молодости
А пожалуй, это некий «нулевой», еврейский слой «Конармии», невидимый для русского глаза. Ну конечно же! Это пьяный, эротический пир Бабеля, когда все сбывается. Это еврейская пугачёвщина, вовсе не формальная, не самозванная, а настоящая, с настоящим Петербургом, Москвой и Киевом. Это в той, дореволюционной, России всё ненастоящее и униженные, тенеобразные евреи. Никакой тоски, «люди и лошади». «Конармия» – книга праздник. Вот! Счастливая любовь. Интересно: вокруг грязная, животная половая жизнь – спаривание самцов и самок. Сифилитики, заражающие все вокруг, изнасилования методом живой очереди, какие то мясистые проститутки санитарки. Мутная, пьяная жизнь. Но всё лезет, все спаривается, и совсем не понарошку. И не только люди, но и животные. И даже Бог. Бабель восклицает в польском костёле:
«Я вижу раны Бога, сочащиеся семенем, благоуханным ядом, опьяняющим девственниц».
И в центре этого совокупляющегося мира сам Бабель. Он только один раз спит с женщиной, но какой! Это царица, матка развороченного улья. И он её не насилует, а она сама ему отдаётся, а без него умирает, гибнет. И он её, русскую дворянку, чуть ли не графиню, кладя к себе в постель, на самом деле спасает, спасает от русской орды, которая без его комиссарского покровительства сразу бы её изнасиловала хором и убила. Эта история и есть центр, стержень, вокруг которого крутится всё повествование.
И удивительно, удивительно. Проклятый русский глаз совершенно не понимает. Какова суть для самого Бабеля, как он мир воспринимает. И вообще русские в этой культуре «русской советской литературы» ничего не понимают. Читают, вот перед глазами, а ничего не видят. Пафоса, сути то и не видят. Кажется: ну, не в этом дело, это ты, брат, зарапортовался. Да позвольте, как же зарапортовался, когда вот поэма Эдуарда Багрицкого «Февраль». Это наш глаз скользит, не понимает, отказывается понимать. А ведь все так просто:
В Одессу вернулся с фронта Багрицкий, «богатырь Мазурских болот». Вернулся с давними, ещё довоенными комплексами:
Я никогда не любил как надо…
Маленький иудейский мальчик.
Ещё в детстве
Я не подглядывал, как другие,
В щели купален. Я не старался
Сверстницу ущипнуть случайно…
Застенчивость и головокруженье
Томили меня.
И вот поэт влюбляется в «гимназистку сине зеленоглазую». Он ходит за ней, ходит. Она его не замечает, а он ходит –
Остриженный на военной службе,
Ещё не отвыкший сутулить плечи, –
Ротный ловчило, еврейский мальчик.
Далее разрабатывается тема «богатыря мазурских болот»:
А я уклонялся, как мог, от фронта…
Сколько рублёвок перелетало
Из рук моих в писарские руки!
Я унтеров напаивал водкой,
Тащил им папиросы и сало…
Это чтобы любимую видеть. Несогласованность тут очень важна, так как говорит о реальности сюжета – когда слёзы на глазах, уже не до логики. И вот первая кульминация. Багрицкий набирается духу и подходит к очаровательной арийке:
Я козыряю ей, как начальству.
Что ей сказать? Мой язык бормочет
Какую то дребедень: – Позвольте…
Не убегайте… Скажите, можно
Вас проводить? Я сидел в окопах!..
Она молчит. Она даже глазом
Не поведёт. Она убыстряет
Шаги. А я рядом бегу, как нищий,
Почтительно нагибаясь.
Где уж Мне быть ей равным!
И далее – верх унижения. Девушка говорит, что если от неё не отстанут, то она позовёт полицейского.
Вот он – Поставленный для охраны покоя, –
Он встал на перепутье, как царство
Шнуров, начищенных блях, медалей,
Задвинутый в сапоги, а сверху –
Прикрытый полицейской фуражкой…
Брюхатый, сияющий жирным потом
Городовой, С утра до отвала
Накачанный водкой, набитый салом…
Восточные люди не понимают, что такое отказ.