– Здорово!
– Но это не всё. Теперь насчет Англии. Ведь Вспышкин из Лондона?
– Не е, он в Париже жил. А из Лондона Масонковский.
– Ясно. Ты, Вань, слыхал об ирландцах? Нет? Так вот. Английские якобы демократы превратили цветущую Ирландию в картофельный ад (787), из которого бегут толпы обезумевших от голода крестьян и рабочих. Знаешь ли ты, Ваня, что в Ирландии в 1840 году жило более 8 миллионов человек, а сейчас осталось только 4 с половиной? Гибнет страна. Вымирает. И вот доблестные ирландские патриоты – фении – организовали вооруженный отпор английским людоедам. Надо помочь ирландским товарищам. Подбросить тринитротолуольчика. В Лондоне парламент на очередную сессию как раз собирается…
– Здорово!
– Англичане помогали русскому народу освобождать польских братьев от царских сатрапов, ну так и мы поможем английскому пролетариату (802) сковырнуть проклятую империю британскую и дать свободу ирландскому мужику, спасающемуся в африканских джунглях и австралийских пустынях от анархо синдикалистского «рая» английской плутократии.
– Эх, хорошо излагаете!
– Выпьем за это. За правду, Ваня… Но это не все ещё. Ведь Вспышкин из Парижа. Есть сведения, что женится барон Ротшильд младший, наследник французской ветви банкирского дома.
– Барон? Немец?
– Это, Ваня, не важно. Важно, что он эксплуататор. Ты вообще Манифест то читал? Там же сказано, что нет наций, а есть классы.
– И вправду. Забываю всё.
– То то. А ты не забывай, читай почаще. Эта книжечка стоит целых томов. Значит, будет свадьба, все эти Ротшильды соберутся в Париже. А это, Ваня, наиглавнейшие, наибогатейшие капиталисты. Тут мы гадам один конец и сделаем.
– Тринитротолуолом? – Им, Ваня, им самым. А ещё лучше без лишнего шума ядика замедленного действия:
В стакан воды подлить… трёх капель будет,
Ни вкуса в них, ни цвета не заметно;
А человек без рези в животе,
Без тошноты, без боли умирает.
– А это не того получается… ядом то… Не революционно.
– Сопляк ты. Пряник. Жизни не знаешь. Во Франции трёхлетние дети по 30 часов в сутки на металлургических заводах работают. О детях, о детишках, о слезиночке ребенка ты подумал?! Их пепел стучится в сердце, взывает, так сказать, к отмщению. А ты, Ваня? Они то нас не жалели! Э эх!
– Давай, давай пузырёк! Эх, жизнь пропала, один конец сделаю!
– Не скучай, мил дружок, будет и на нашей улице праздник. Кровью, кровью своей за всё заплатят. Как грохнет в Берлине, как аукнется в Лондоне, как начнут из дворца то парижского таскать и не перетаскивать, сразу свежий ветер над Европой повеет. Жизнь, жизнь то какая начнётся. И на Марсе будут яблони цвести.
– А что, и там есть люди?
– Люди не люди, а есть. И мы, брат, наблюдаем.
– Здо орово!
– Так то, брат. Разве я жизнь твою не понимаю? Ты вот некрасивый какой, прыщавый, тебя девушки не любят. Это тебя царизм испортил. Мучил специально в гимназии и т.д. У тебя жизнь пропала.
– Да не в этом дело, я не о себе.
– Да я понимаю. Это я так. А после Берлина то, да Лондона, да Парижа – ты первый парень. С тобой любая пойдёт. Или умрёшь, погибнешь за Правду. Похоронят как героя. В песнях о тебе петь будут. Проплывают корабли: «Салют Ивану»; проходят пионеры: «Салют Ивану»; пролетают дирижабли – опять же салют, почёт, уважение. И жизнь то, жизнь какая интересная. Это тебе не Скотопригоньевск – Европа, арена.
Вот так повернуть бы, побросать уголька в топочку, чтобы на верхних палубах на стены полезли. «Полундра! хватит!» – «Нет, зачем же: „Русские воевать ещё и не начинали"“. И ещё лопату за лопатой, лопату за лопатой. Чтобы со стен на потолки прыгали, чтобы шары на лоб полезли. „Что ни делаем, всё мало“. Чтобы последнему дураку стало ясно, что идеологическое сверхоружие – палка о двух концах. И уже трижды, пятижды подумали бы перед его новым применением. Газы во второй мировой войне никто не применял на фронте. Знали: „себе дороже“.


751

Примечание к №624
Против Мышкина пишется ужасно несправедливая статья, и он с нею ожесточённо борется
Эта тема получила свое развитие в «Даре», где Набоков после чернышевской главы помещает несколько выдуманных рецензий на книгу Чердынцева. Но полемики с ними, в отличие от романа Достоевского, нет, так как их саморазрушаемость кажется автору очевидной. Пьяная логика не нуждается в дополнительном толчке.
Остаётся третий этап: вообще построить некое произведение в виде огромного несправедливого обвинения, то есть написать его совершенно косвенно.


752

Примечание к №728
Вся Россия вылетела в книги.
Конец «Записок из подполья»:
«Мы все отвыкли от жизни, все хромаем, всякий более или менее. Даже до того отвыкли, что чувствуем подчас к настоящей „живой жизни“ какое то омерзение, а потому и терпеть не можем, когда нам напоминают про неё. Ведь мы до того дошли, что настоящую „живую жизнь“ чуть не считаем за труд, почти что за службу, и все мы про себя согласны, что по книжке лучше. И чего копошимся мы иногда, чего блажим, чего просим? Сами не знаем чего.