Скачать 76.22 Кбайт
Падение
Ничего приятного в
этом нет, не правда ли? И однако ж, все жильцы продефилировали в
швейцарской, где воняло карболкой. И никто
[290]
не посылал вместо себя слуг, нет, все сами спешили насладиться
зрелищем. Слуги тоже приходили, но в качестве дополнения. В день
похорон оказалось, что гроб не проходит в двери. "Ох, миленький
ты мой, - говорила лежащая в постели вдова с восторженным и
скорбным удивлением, - какой же ты был большой!" "Не
беспокойтесь, мадам, - отвечал распорядитель похорон, - мы его
накреним и пронесем". Гроб пронесли, а потом водрузили на
катафалк. И только я один (кроме бывшего рассыльного из
соседнего кабака, постоянного, как я понял, собутыльника
усопшего), да, я один проводил покойного на кладбище и бросил
цветы на гроб, удививший меня своей роскошью. Затем я навестил
вдову и выслушал ее трагическое выражение благодарности. Ну
скажите мне, что за причина всему этому. Никакой - аперитив, и
только.
Я хоронил также старого сотрудника коллегии адвокатов.
Обыкновенный жалкий чинуша, которому я, однако, всегда пожимал
руку. Впрочем, там, где я работал, я всем пожимал руки, и даже
по два раза на день. Этим простым знаком внимания я, можно
сказать, по дешевке завоевывал всеобщую симпатию, необходимую
для моего душевного благоденствия. На похороны старика
председатель коллегии, конечно, не пожаловал. Я же счел нужным
явиться, хотя на другой день отправлялся в путешествие, и это
многие подчеркивали. Но ведь я знал, что мое присутствие будет
замечено и весьма лестно для меня истолковано. Как же иначе!
Меня не остановил даже сильный снегопад, испугавший других.
Что? Да вы не беспокойтесь, я не отклоняюсь от темы. Только
разрешите мне сначала отметить, что вдова нашего швейцара, можно
сказать разорившаяся на дорогое распятие, на дубовый гроб с
серебряными ручками, доказывавший глубину ее скорби, не позже
чем через месяц сошлась с франтиком, обладавшим прекрасным
голосом. Он ее колотил, из швейцарской неслись ужасные вопли, но
тотчас же после экзекуции он отворял окно и орал свой любимый
романс: "О женщины, как вы милы!" "И все-таки..." - сокрушались
соседи. А что, спрашивается, "все-таки"? Словом, внешние
обстоятельства говорили против этого баритона. Верно? И вдова
тоже хороша! Впрочем, кто докажет, что они не любили друг друга?
И кто докажет, что она не любила умершего мужа? Кстати сказать,
как только франтик улетучился, надсадив себе голос и руку,
верная супруга опять принялась восхвалять покойного. Да в конце
концов я знаю много случаев, когда внешние обстоятельства
cnbnpr в пользу безутешных вдов и вдовцов, а на самом деле они
не более искренни и верны, чем эта жена швейцара. Я знал
человека, который отдал двадцать лет своей жизни сущей
вертихвостке, пожертвовал ради нее решительно всем - друзьями,
карьерой, приличиями и в один прекрасный день обнаружил, что
никогда ее не любил. Ему просто было скучно, как большинству
людей. Вот он и создал себе искусственную жизнь, сотканную из
всяких сложных переживаний и драм. Надо, чтобы что-нибудь
случилось, - вот объяснение большинства человеческих конфликтов.
Надо, чтобы что-нибудь случилось необыкновенное, пусть даже
рабство без любви, пусть даже
[291]
война или смерть! Да здравствуют похороны!
Но у меня не было даже такого оправдания. Меня отнюдь не
томила скука, потому что я царствовал. В тот вечер, о котором я
хочу сказать, я скучал меньше, чем когда бы то ни было, и совсем
не жаждал, чтобы случилось "что-нибудь необыкновенное". А между
тем... Представьте себе, дорогой мой, как спускается над Сеной
осенний мягкий вечер, еще теплый, но уже сырой. Наступают
сумерки, на западе небо еще розовое, но постепенно темнеет,
фонари светят тускло. Я шел по набережным левого берега к мосту
Искусств. Между запертыми ларьками букинистов поблескивала река.
Народу на набережных было немного. Парижане уже сели за ужин. Я
наступал на желтые и пыльные опавшие листья, еще напоминавшие о
лете. В небе мало-помалу загорались звезды... Минуешь фонарь,
отойдешь на некоторое расстояние - они становятся заметнее. Я
наслаждался тишиной, прелестью вечера, безлюдьем. Я был доволен
истекшим днем: помог перейти через улицу слепому, потом
оправдалась надежда на смягчение приговора моему подзащитному,
он горячо пожал мне руку; я выказал щедрость кое в каких
мелочах, а после обеда в кружке приятелей блеснул
импровизированной речью, обрушившись на черствость сердец в
правящем классе и лицемерие нашей элиты.
Я нарочно пошел по мосту Искусств, совсем пустынному в этот
час, и, остановившись, перегнулся через перила: мне хотелось
посмотреть на реку, еле видневшуюся в густеющих сумерках.
Остановился я напротив статуи Генриха IV, как раз над островом.
Во мне росло и ширилось чувство собственной силы и, я сказал бы,
завершенности.
этом нет, не правда ли? И однако ж, все жильцы продефилировали в
швейцарской, где воняло карболкой. И никто
[290]
не посылал вместо себя слуг, нет, все сами спешили насладиться
зрелищем. Слуги тоже приходили, но в качестве дополнения. В день
похорон оказалось, что гроб не проходит в двери. "Ох, миленький
ты мой, - говорила лежащая в постели вдова с восторженным и
скорбным удивлением, - какой же ты был большой!" "Не
беспокойтесь, мадам, - отвечал распорядитель похорон, - мы его
накреним и пронесем". Гроб пронесли, а потом водрузили на
катафалк. И только я один (кроме бывшего рассыльного из
соседнего кабака, постоянного, как я понял, собутыльника
усопшего), да, я один проводил покойного на кладбище и бросил
цветы на гроб, удививший меня своей роскошью. Затем я навестил
вдову и выслушал ее трагическое выражение благодарности. Ну
скажите мне, что за причина всему этому. Никакой - аперитив, и
только.
Я хоронил также старого сотрудника коллегии адвокатов.
Обыкновенный жалкий чинуша, которому я, однако, всегда пожимал
руку. Впрочем, там, где я работал, я всем пожимал руки, и даже
по два раза на день. Этим простым знаком внимания я, можно
сказать, по дешевке завоевывал всеобщую симпатию, необходимую
для моего душевного благоденствия. На похороны старика
председатель коллегии, конечно, не пожаловал. Я же счел нужным
явиться, хотя на другой день отправлялся в путешествие, и это
многие подчеркивали. Но ведь я знал, что мое присутствие будет
замечено и весьма лестно для меня истолковано. Как же иначе!
Меня не остановил даже сильный снегопад, испугавший других.
Что? Да вы не беспокойтесь, я не отклоняюсь от темы. Только
разрешите мне сначала отметить, что вдова нашего швейцара, можно
сказать разорившаяся на дорогое распятие, на дубовый гроб с
серебряными ручками, доказывавший глубину ее скорби, не позже
чем через месяц сошлась с франтиком, обладавшим прекрасным
голосом. Он ее колотил, из швейцарской неслись ужасные вопли, но
тотчас же после экзекуции он отворял окно и орал свой любимый
романс: "О женщины, как вы милы!" "И все-таки..." - сокрушались
соседи. А что, спрашивается, "все-таки"? Словом, внешние
обстоятельства говорили против этого баритона. Верно? И вдова
тоже хороша! Впрочем, кто докажет, что они не любили друг друга?
И кто докажет, что она не любила умершего мужа? Кстати сказать,
как только франтик улетучился, надсадив себе голос и руку,
верная супруга опять принялась восхвалять покойного. Да в конце
концов я знаю много случаев, когда внешние обстоятельства
cnbnpr в пользу безутешных вдов и вдовцов, а на самом деле они
не более искренни и верны, чем эта жена швейцара. Я знал
человека, который отдал двадцать лет своей жизни сущей
вертихвостке, пожертвовал ради нее решительно всем - друзьями,
карьерой, приличиями и в один прекрасный день обнаружил, что
никогда ее не любил. Ему просто было скучно, как большинству
людей. Вот он и создал себе искусственную жизнь, сотканную из
всяких сложных переживаний и драм. Надо, чтобы что-нибудь
случилось, - вот объяснение большинства человеческих конфликтов.
Надо, чтобы что-нибудь случилось необыкновенное, пусть даже
рабство без любви, пусть даже
[291]
война или смерть! Да здравствуют похороны!
Но у меня не было даже такого оправдания. Меня отнюдь не
томила скука, потому что я царствовал. В тот вечер, о котором я
хочу сказать, я скучал меньше, чем когда бы то ни было, и совсем
не жаждал, чтобы случилось "что-нибудь необыкновенное". А между
тем... Представьте себе, дорогой мой, как спускается над Сеной
осенний мягкий вечер, еще теплый, но уже сырой. Наступают
сумерки, на западе небо еще розовое, но постепенно темнеет,
фонари светят тускло. Я шел по набережным левого берега к мосту
Искусств. Между запертыми ларьками букинистов поблескивала река.
Народу на набережных было немного. Парижане уже сели за ужин. Я
наступал на желтые и пыльные опавшие листья, еще напоминавшие о
лете. В небе мало-помалу загорались звезды... Минуешь фонарь,
отойдешь на некоторое расстояние - они становятся заметнее. Я
наслаждался тишиной, прелестью вечера, безлюдьем. Я был доволен
истекшим днем: помог перейти через улицу слепому, потом
оправдалась надежда на смягчение приговора моему подзащитному,
он горячо пожал мне руку; я выказал щедрость кое в каких
мелочах, а после обеда в кружке приятелей блеснул
импровизированной речью, обрушившись на черствость сердец в
правящем классе и лицемерие нашей элиты.
Я нарочно пошел по мосту Искусств, совсем пустынному в этот
час, и, остановившись, перегнулся через перила: мне хотелось
посмотреть на реку, еле видневшуюся в густеющих сумерках.
Остановился я напротив статуи Генриха IV, как раз над островом.
Во мне росло и ширилось чувство собственной силы и, я сказал бы,
завершенности.
|
|