Судьи карали, ибо обвиняемым полагалось искупить свою вину, а я,
свободный от всякого долга, не подлежавший ни суду, ни
наказанию, царил, свободно рея в райском сиянии. Как же не
назвать раем бездумное существование, дорогой мой? Вот я и
блаженствовал. Мне никогда не приходилось учиться жить. По этой
части я был прирожденным мастером. Для иных людей важнейшая
задача - укрыться от нападок, а для других - поладить с
нападающими. Что касается меня, то я отличался гибкостью. Когда
нужно было, держался
[287]
запросто, когда полагалось, замыкался в молчании, то проявлял
веселую непринужденность, то строгость. Неудивительно, что я
пользовался большой популярностью, а своим победам в обществе и
счет потерял. Я был недурен собой, считался и неутомимым
танцором и скромным эрудитом, любил женщин и вместе с тем любил
правосудие (а сочетать две эти склонности совсем нелегко), был
спортсменом, понимал толк в искусстве и в литературе - ну, тут
уж я остановлюсь, не то вы заподозрите меня в самовлюбленности.
Но все-таки представьте себе человека в цвете лет, наделенного
прекрасным здоровьем, разнообразными дарованиями, искусного в
физических упражнениях и в умственной гимнастике, ни бедного, ни
богатого, отнюдь не страдающего бессонницей и вполне довольного
собою, но проявляющего это чувство только в приятной для всех
общительности. Согласитесь, что у такого счастливца жизнь должна
была складываться удачно.
Да, мало кому жилось так просто, как мне. Мне совсем не
приходилось ломать себя, я принимал жизнь полностью такою, какой
nm` была сверху донизу, со всей ее иронией, ее величием и ее
рабством. В частности, плоть, материя - словом, все телесное,
что расстраивает или обескураживает многих людей, поглощенных
любовью или живущих в одиночестве, не порабощали меня, а
неизменно приносили мне радости. Я создан был для того, чтобы
иметь тело. Оттого и развились у меня это высокое самообладание,
эта гармоничность, которую люди чувствовали во мне и порой даже
признавались, что она помогала им жить. Неудивительно, что их
тянуло ко мне. Нередко новым моим знакомым казалось, что они
когда-то уже не раз виделись со мной. Жизнь и люди с их дарами
шли навстречу всем моим желаниям; я принимал восхищение моих
почитателей с благожелательной гордостью. Право же, я жил
полнокровной жизнью, с такой простотой и силой ощущая свое
человеческое естество, что даже считал себя немножко
сверхчеловеком.
Я происходил из порядочной, но совсем незнатной семьи (мой
отец был офицером), однако иной раз утром, признаюсь смиренно,
чувствовал себя принцем или неопалимой купиной. Заметьте,
пожалуйста, что я отнюдь не воображал себя самым умным человеком
на свете. Подобная уверенность ни к чему не ведет хотя бы
потому, что ею исполнены полчища дураков. Нет, жизнь очень уж
баловала меня, и я, стыдно признаться, мнил себя избранником,
чье особое предназначение долгий и неизменный успех. Такое
мнение я составил из скромности. Я отказывался приписать этот
успех только своим достоинствам и не мог поверить, чтобы
сочетание в одной личности разнообразных высоких качеств было
случайным. Вот почему, живя счастливо, я чувствовал, что это
счастье, так сказать, дано мне неким высшим соизволением. Если я
вам скажу, что я человек абсолютно неверующий, вы еще больше
оцените необычайность такого убеждения. Обычное или необычное,
но оно долго поднимало меня над буднями, над обывательщиной,
благодаря ему я парил в высоте целые годы, и я с сожалением
вспоминаю о них. Долго парил я в поднебесье, но вот однажды
вечером... Да нет, это
[288]
совсем другое дело, лучше всего забыть о нем. Впрочем, я, может
быть, преувеличиваю. Мне жилось так приятно, а вместе с тем я
хотел все новых и новых радостей, никак не мог насытиться.
Переходил с празднества на празднество. Случалось, я танцевал
ночи напролет, все больше влюбляясь в людей и в жизнь. Иной раз
в поздний час такой безумной ночи, когда танцы, легкое
опьянение, разгул, всеобщая и неистовая жажда наслаждений
приводили меня в какое-то экстатическое состояние, я,
утомленный, как будто достигнув предела усталости, на минуту,
казалось, постигал тайну людей и мира. Но на утро усталость
проходила, а вместе с тем забывалась и разгадка тайны, я вновь
бросался в погоню за удовольствиями. Я гнался за ними, всегда
находил их, никогда не чувствовал пресыщения, не знал, где и
когда остановлюсь, и так было до того дня, вернее, вечера, когда
музыка вдруг оборвалась и погасли огни. Празднество, на котором
я был так счастлив... Но позвольте мне воззвать к нашему другу
примату. Покивайте ему головой в знак благодарности, а главное,
выпейте со мной, мне нужна ваша благожелательность.
Вижу, что такое заявление удивляет вас. Разве вы никогда не
испытывали внезапную потребность в сочувствии, в помощи, в
дружбе.