Скачать 76.22 Кбайт
Падение
Ваша гостиница на одном из
этих проспектов, именуемом Дамрак. Пожалуйста, проходите первым,
прошу вас. Я-то живу в Еврейском квартале, как он назывался до
тех пор, пока господа гитлеровцы не расчистили его. Вот уж
постарались! Семьдесят пять тысяч евреев отправили в концлагеря
или сразу же убили. Подмели под метелку. Как не восхищаться
таким усердием и терпеливой методичностью? Если у человека нет
характера, он должен выработать в себе хотя бы методичность.
Здесь она, бесспорно, сделала чудеса, и я живу в тех местах, где
совершены величайшие в истории преступления. Быть может, это как
раз и помогает мне понять гориллу и его недоверчивость. Я могу
таким образом бороться со своей природной склонностью, неодолимо
влекущей меня к людям. Теперь, когда я вижу новое лицо, кто-то
во мне бьет тревогу: "Потише! Легче на поворотах! Опасно!" Даже
когда у меня возникает очень сильная симпатия к человеку, я
держусь настороже.
А знаете вы, что на моей родине, в маленькой деревеньке, во
время карательной экспедиции немецкий офицер очень вежливо
предложил старухе матери самой выбрать, которого из двух ее
сыновей расстрелять в качестве заложника. Выбрать! Представляете
себе? Вот этого? Нет, вон того. И смотреть, как его уводят. Не
будем углублять вопрос, но поверьте, сударь, все неожиданности
возможны. Я знал человека, который сердцем отвергал недоверие.
Он был пацифист, сторонник полной, .неограниченной свободы,
любил несокрушимой любовью все человечество и все зверье на
земле. Избранная душа! Да это уж несомненно!.. И
[281]
знаете, во время последних религиозных войн в Европе он удалился
в деревню. На пороге своего дома он написал: "Откуда бы вы ни
явились, входите. Добро пожаловать!" И кто же, по-вашему,
отозвался на это радушное приглашение? Фашисты. Они вошли к
миротворцу как к себе домой и выпустили ему кишки.
Ах, извините, мадам! Впрочем, она ничего не поняла. Как
много кругом народу, хотя час поздний, дождь льет не переставая
уже несколько дней! К счастью, существует джин, единственный
проблеск света в этом мраке. Вы чувствуете, как он зажигает в
вас огонь, золотистый, с медным отливом? Люблю вечерами ходить
по городу и чувствовать, как меня согревает джин. Я хожу целые
ночи, мечтаю или без конца разговариваю сам с собой. Вот так же,
как нынче. вечером. Да-да. Боюсь, что я немножко ошеломил вас.
Нет? Благодарю вас, вы очень любезны. Но знаете, душа
переполнена, и лишь только я открываю рот - текут, текут слова.
К тому же сама страна вдохновляет меня. Я люблю этот народ,
толпы людей кишат здесь на тротуарах, стиснутые на малом
пространстве между домами и водой, окруженные туманами, холодной
землей и морем, над которым поднимается пар, как над стиральным
баком. Люблю этот народ, у голландцев двойственная натура: они
здесь и вместе с тем где-то далеко.
Ну да! Вот послушайте их тяжелые шаги по лоснящейся
мостовой, посмотрите, как грузно они лавируют между своими
лавками, где полно золотистых селедок и драгоценностей цвета
палых листьев. Вы, конечно, думаете, что они тут нынче вечером?
Вы ошибаетесь, как и все, принимая этих славных людей за племя
синдиков и купцов, полагая, что они подсчитывают свои барыши и
свои шансы на вечную жизнь, а лирическая сторона их натуры
opnbkerq лишь изредка, когда, накрывшись широкополыми
шляпами, они берут урок анатомии. О, как вы ошибаетесь! Правда,
они проходят около нас, и все же взгляните - где их головы? В
красном или зеленом светящемся тумане, который разливают
неоновые вывески, рекламирующие джин и мятный ликер. Голландия -
это сон, сударь, золотой и дымный сон, более дымный днем, более
золотой ночью, но и ночью и днем этот сон населен Лоэнгринами,
такими вот, как эти молодые люди, что задумчиво едут на своих
черных велосипедах с высокими рулями, похожих на траурных
лебедей, которые непрестанно скользят по всей стране вокруг
морей, вдоль каналов. А люди мечтают в неоновой дымке медного
отлива, они кружат на одном месте, они молятся в золотистом
фимиаме тумана - их уже нет с нами. Они унеслись в мечтах за
тысячи километров - к Яве, к далекому острову. Они молятся
гримасничающим богам Индонезии, которыми украшены все их витрины
и которые витают в эту минуту над нами, а потом ухватятся, как
тропические обезьяны, за вывески и за крыши, расположенные
лесенками, и сразу напомнят этим тоскующим колонистам, что
Голландия - это не только торговая Европа, но и море, море,
ведущее к Сипанго и к тем островам, где люди умирают безумными и
счастливыми.
[282]
Да что ж это я разошелся и произношу защитительную речь.
Извините! Привычка, сударь, призвание! Да и хочется мне, чтобы
вы лучше поняли этот город и сущность вещей! Ведь мы у самой их
сущности. Вы заметили, что концентрические каналы Амстердама
походят на круги ада? Буржуазного ада, разумеется, населенного
дурными снами.
этих проспектов, именуемом Дамрак. Пожалуйста, проходите первым,
прошу вас. Я-то живу в Еврейском квартале, как он назывался до
тех пор, пока господа гитлеровцы не расчистили его. Вот уж
постарались! Семьдесят пять тысяч евреев отправили в концлагеря
или сразу же убили. Подмели под метелку. Как не восхищаться
таким усердием и терпеливой методичностью? Если у человека нет
характера, он должен выработать в себе хотя бы методичность.
Здесь она, бесспорно, сделала чудеса, и я живу в тех местах, где
совершены величайшие в истории преступления. Быть может, это как
раз и помогает мне понять гориллу и его недоверчивость. Я могу
таким образом бороться со своей природной склонностью, неодолимо
влекущей меня к людям. Теперь, когда я вижу новое лицо, кто-то
во мне бьет тревогу: "Потише! Легче на поворотах! Опасно!" Даже
когда у меня возникает очень сильная симпатия к человеку, я
держусь настороже.
А знаете вы, что на моей родине, в маленькой деревеньке, во
время карательной экспедиции немецкий офицер очень вежливо
предложил старухе матери самой выбрать, которого из двух ее
сыновей расстрелять в качестве заложника. Выбрать! Представляете
себе? Вот этого? Нет, вон того. И смотреть, как его уводят. Не
будем углублять вопрос, но поверьте, сударь, все неожиданности
возможны. Я знал человека, который сердцем отвергал недоверие.
Он был пацифист, сторонник полной, .неограниченной свободы,
любил несокрушимой любовью все человечество и все зверье на
земле. Избранная душа! Да это уж несомненно!.. И
[281]
знаете, во время последних религиозных войн в Европе он удалился
в деревню. На пороге своего дома он написал: "Откуда бы вы ни
явились, входите. Добро пожаловать!" И кто же, по-вашему,
отозвался на это радушное приглашение? Фашисты. Они вошли к
миротворцу как к себе домой и выпустили ему кишки.
Ах, извините, мадам! Впрочем, она ничего не поняла. Как
много кругом народу, хотя час поздний, дождь льет не переставая
уже несколько дней! К счастью, существует джин, единственный
проблеск света в этом мраке. Вы чувствуете, как он зажигает в
вас огонь, золотистый, с медным отливом? Люблю вечерами ходить
по городу и чувствовать, как меня согревает джин. Я хожу целые
ночи, мечтаю или без конца разговариваю сам с собой. Вот так же,
как нынче. вечером. Да-да. Боюсь, что я немножко ошеломил вас.
Нет? Благодарю вас, вы очень любезны. Но знаете, душа
переполнена, и лишь только я открываю рот - текут, текут слова.
К тому же сама страна вдохновляет меня. Я люблю этот народ,
толпы людей кишат здесь на тротуарах, стиснутые на малом
пространстве между домами и водой, окруженные туманами, холодной
землей и морем, над которым поднимается пар, как над стиральным
баком. Люблю этот народ, у голландцев двойственная натура: они
здесь и вместе с тем где-то далеко.
Ну да! Вот послушайте их тяжелые шаги по лоснящейся
мостовой, посмотрите, как грузно они лавируют между своими
лавками, где полно золотистых селедок и драгоценностей цвета
палых листьев. Вы, конечно, думаете, что они тут нынче вечером?
Вы ошибаетесь, как и все, принимая этих славных людей за племя
синдиков и купцов, полагая, что они подсчитывают свои барыши и
свои шансы на вечную жизнь, а лирическая сторона их натуры
opnbkerq лишь изредка, когда, накрывшись широкополыми
шляпами, они берут урок анатомии. О, как вы ошибаетесь! Правда,
они проходят около нас, и все же взгляните - где их головы? В
красном или зеленом светящемся тумане, который разливают
неоновые вывески, рекламирующие джин и мятный ликер. Голландия -
это сон, сударь, золотой и дымный сон, более дымный днем, более
золотой ночью, но и ночью и днем этот сон населен Лоэнгринами,
такими вот, как эти молодые люди, что задумчиво едут на своих
черных велосипедах с высокими рулями, похожих на траурных
лебедей, которые непрестанно скользят по всей стране вокруг
морей, вдоль каналов. А люди мечтают в неоновой дымке медного
отлива, они кружат на одном месте, они молятся в золотистом
фимиаме тумана - их уже нет с нами. Они унеслись в мечтах за
тысячи километров - к Яве, к далекому острову. Они молятся
гримасничающим богам Индонезии, которыми украшены все их витрины
и которые витают в эту минуту над нами, а потом ухватятся, как
тропические обезьяны, за вывески и за крыши, расположенные
лесенками, и сразу напомнят этим тоскующим колонистам, что
Голландия - это не только торговая Европа, но и море, море,
ведущее к Сипанго и к тем островам, где люди умирают безумными и
счастливыми.
[282]
Да что ж это я разошелся и произношу защитительную речь.
Извините! Привычка, сударь, призвание! Да и хочется мне, чтобы
вы лучше поняли этот город и сущность вещей! Ведь мы у самой их
сущности. Вы заметили, что концентрические каналы Амстердама
походят на круги ада? Буржуазного ада, разумеется, населенного
дурными снами.
|
|