Скачать 76.22 Кбайт
Падение
Иной раз яснее
разберешься в человеке, который лжет, чем в том, кто говорит
правду. Правда, как яркий свет, ослепляет. Ложь, наоборот, -
легкий полумрак, выделяющий каждую вещь. Ну, думайте что угодно,
а меня назначили папой в концлагере.
Присядьте же, пожалуйста. Прошу вас. Вам любопытна моя
комната? Стены голые, но все тут опрятно. Подобие картины
Вермеера, но без шкафов и кастрюль. И без книг тоже - я уже
давно бросил читать. Когда-то у меня в доме полно было
наполовину прочитанных книг. Отвратительная манера, такая же
opnrhbm`, как привычка иных привередников, которые отщипнут
кусочек от паштета из гусиной печенки, а остальное выбрасывают
вон. Впрочем, я теперь люблю только исповеди, но авторы этих
исповедей пишут главным образом для того, чтобы ни в чем не
исповедаться и ничего не сказать из того, что им известно. Когда
они якобы переходят к признаниям, тут-то им и нельзя доверять:
сейчас начнут подрумянивать труп. Поверьте мне, я в этой
косметике разбираюсь. Ну, я сразу обрезал. Долой книги, долой и
лишние вещи - только строго необходимое, чтобы было чисто и
отлакировано, как гроб. Кстати сказать, эти голландские постели
жестки, как камень, а безупречной белизны простыни, благоухающие
чистотой, подобны смертному савану.
Вам любопытно познакомиться с моими приключениями, которые
возвели меня в сан папы? Знаете ли, самые банальные
обстоятельства. Хватит ли только у меня сил рассказать о них.
Да, лихорадка, кажется, стихает. А события эти давние.
Происходили они в Африке, где благодаря господину Роммелю
заполыхало пламя войны. Я в нее не вмешивался, нет, не
беспокойтесь. Я уже все покончил и с той войной, что шла в
Европе. Конечно, меня мобилизовали, но я ни разу не был под
огнем. Пожалуй, стоило пожалеть об этом. Может быть, это многое
изменило бы. Французской армии я на фронте не потребовался. Меня
только заставили участвовать в отступлении. Таким образом я
снова увидел Париж и немцев. Меня соблазняла мысль о
Сопротивлении - о нем начали говорить как раз в тот момент,
когда я открыл в себе чувство патриотизма. Вы улыбаетесь?
Напрасно. Я сделал это открытие в коридорах метро, на станции
"Шатле". В лабиринте переходов там заблудилась собака. Большая,
шерсть жесткая, одно ухо торчит, другое обвислое, в глазах
любопытство. Пес скакал, обнюхивал икры проходивших людей. Я
люблю собак,
[324]
всегда любил их верной, нежной любовью. Я подозвал этого пса, он
заколебался, но, видимо, почувствовал ко мне доверие и,
восторженно виляя хвостом, побежал на несколько метров впереди
меня. И тут меня обогнал весело шагавший немецкий солдат.
Поравнявшись с собакой, он погладил ее по голове. И пес без
колебания пошел рядом с ним, так же радостно виляя хвостом, и
исчез с этим немцем. Я почувствовал не только досаду, а лютую
злобу к этому немецкому солдату - и тогда я понял, что во мне
заговорил патриотизм. Пойди собака за французом, я об этом и
думать бы позабыл. А тут мне все представлялось, как этот
симпатичный пес станет любимцем немецкого полка, и это приводило
меня в ярость. Испытание было убедительное.
Я пробрался в южную зону с намерением разузнать там о
Сопротивлении. Но, получив на месте сведения, я заколебался.
Движение показалось мне немного безрассудным и, прямо сказать,
романтичным. А главное, думается, подпольная работа не
соответствовала моему темпераменту и моей любви к высотам,
овеваемым чистым воздухом. Мне казалось, что от меня потребуют
ткать ковер в подземелье, ткать его долгие дни и ночи, а тупые
негодяи придут и, обнаружив меня, сначала искромсают все мое
рукоделье, потом потащут меня в другой подвал, будут там пытать
и убьют меня! Я восхищался теми, кто оказался способен на этот
подземный героизм, но сам не мог следовать их примеру.
Тогда я переехал в Северную Африку, питая смутные намерения
добраться оттуда до Лондона. Но в Африке положение было неясным,
обе противостоящие друг другу группировки казались мне одинаково
правыми, и я воздержался. Понимаю по вашему виду, что вы
находите мое изложение этих немаловажных подробностей слишком
onbepumnqrm{l. Ну что ж, если я правильно оценил вас, то именно
моя торопливость и заставит вас обратить на них сугубое
внимание. Как бы то ни было, я в конце концов очутился в Тунисе,
где нежная моя подруга устроила меня на службу. Она была очень
культурной особой и работала в кино. Я последовал за ней в Тунис
и узнал ее настоящую профессию только после высадки союзников в
Алжире - в тот день, когда немцы арестовали ее. Вместе с нею на
всякий случай забрали и меня. Что сталось с нею, не знаю. А мне
не причинили никакого зла, и после ужасной тревоги я понял, что
мой арест скорее произведен в целях безопасности.
разберешься в человеке, который лжет, чем в том, кто говорит
правду. Правда, как яркий свет, ослепляет. Ложь, наоборот, -
легкий полумрак, выделяющий каждую вещь. Ну, думайте что угодно,
а меня назначили папой в концлагере.
Присядьте же, пожалуйста. Прошу вас. Вам любопытна моя
комната? Стены голые, но все тут опрятно. Подобие картины
Вермеера, но без шкафов и кастрюль. И без книг тоже - я уже
давно бросил читать. Когда-то у меня в доме полно было
наполовину прочитанных книг. Отвратительная манера, такая же
opnrhbm`, как привычка иных привередников, которые отщипнут
кусочек от паштета из гусиной печенки, а остальное выбрасывают
вон. Впрочем, я теперь люблю только исповеди, но авторы этих
исповедей пишут главным образом для того, чтобы ни в чем не
исповедаться и ничего не сказать из того, что им известно. Когда
они якобы переходят к признаниям, тут-то им и нельзя доверять:
сейчас начнут подрумянивать труп. Поверьте мне, я в этой
косметике разбираюсь. Ну, я сразу обрезал. Долой книги, долой и
лишние вещи - только строго необходимое, чтобы было чисто и
отлакировано, как гроб. Кстати сказать, эти голландские постели
жестки, как камень, а безупречной белизны простыни, благоухающие
чистотой, подобны смертному савану.
Вам любопытно познакомиться с моими приключениями, которые
возвели меня в сан папы? Знаете ли, самые банальные
обстоятельства. Хватит ли только у меня сил рассказать о них.
Да, лихорадка, кажется, стихает. А события эти давние.
Происходили они в Африке, где благодаря господину Роммелю
заполыхало пламя войны. Я в нее не вмешивался, нет, не
беспокойтесь. Я уже все покончил и с той войной, что шла в
Европе. Конечно, меня мобилизовали, но я ни разу не был под
огнем. Пожалуй, стоило пожалеть об этом. Может быть, это многое
изменило бы. Французской армии я на фронте не потребовался. Меня
только заставили участвовать в отступлении. Таким образом я
снова увидел Париж и немцев. Меня соблазняла мысль о
Сопротивлении - о нем начали говорить как раз в тот момент,
когда я открыл в себе чувство патриотизма. Вы улыбаетесь?
Напрасно. Я сделал это открытие в коридорах метро, на станции
"Шатле". В лабиринте переходов там заблудилась собака. Большая,
шерсть жесткая, одно ухо торчит, другое обвислое, в глазах
любопытство. Пес скакал, обнюхивал икры проходивших людей. Я
люблю собак,
[324]
всегда любил их верной, нежной любовью. Я подозвал этого пса, он
заколебался, но, видимо, почувствовал ко мне доверие и,
восторженно виляя хвостом, побежал на несколько метров впереди
меня. И тут меня обогнал весело шагавший немецкий солдат.
Поравнявшись с собакой, он погладил ее по голове. И пес без
колебания пошел рядом с ним, так же радостно виляя хвостом, и
исчез с этим немцем. Я почувствовал не только досаду, а лютую
злобу к этому немецкому солдату - и тогда я понял, что во мне
заговорил патриотизм. Пойди собака за французом, я об этом и
думать бы позабыл. А тут мне все представлялось, как этот
симпатичный пес станет любимцем немецкого полка, и это приводило
меня в ярость. Испытание было убедительное.
Я пробрался в южную зону с намерением разузнать там о
Сопротивлении. Но, получив на месте сведения, я заколебался.
Движение показалось мне немного безрассудным и, прямо сказать,
романтичным. А главное, думается, подпольная работа не
соответствовала моему темпераменту и моей любви к высотам,
овеваемым чистым воздухом. Мне казалось, что от меня потребуют
ткать ковер в подземелье, ткать его долгие дни и ночи, а тупые
негодяи придут и, обнаружив меня, сначала искромсают все мое
рукоделье, потом потащут меня в другой подвал, будут там пытать
и убьют меня! Я восхищался теми, кто оказался способен на этот
подземный героизм, но сам не мог следовать их примеру.
Тогда я переехал в Северную Африку, питая смутные намерения
добраться оттуда до Лондона. Но в Африке положение было неясным,
обе противостоящие друг другу группировки казались мне одинаково
правыми, и я воздержался. Понимаю по вашему виду, что вы
находите мое изложение этих немаловажных подробностей слишком
onbepumnqrm{l. Ну что ж, если я правильно оценил вас, то именно
моя торопливость и заставит вас обратить на них сугубое
внимание. Как бы то ни было, я в конце концов очутился в Тунисе,
где нежная моя подруга устроила меня на службу. Она была очень
культурной особой и работала в кино. Я последовал за ней в Тунис
и узнал ее настоящую профессию только после высадки союзников в
Алжире - в тот день, когда немцы арестовали ее. Вместе с нею на
всякий случай забрали и меня. Что сталось с нею, не знаю. А мне
не причинили никакого зла, и после ужасной тревоги я понял, что
мой арест скорее произведен в целях безопасности.
|
|