Скачать 76.22 Кбайт
Падение
А этот маленький человечек
разнервничался, бьется над своим заглохшим мотором. И отвечает
мне по всем правилам парижской вежливости, чтобы я убирался ко
всем чертям. Я настаиваю все так же деликатно, но уже с ноткой
нетерпения в голосе. Тотчас же я услыхал в ответ, что меня надо
вздрючить как следует. А позади уже раздаются нетерпеливые
гудки. Тогда я твердым тоном прошу мотоциклиста держать себя
прилично и учесть, что он мешает уличному движению.
Раздражительный человечек, несомненно придя в отчаяние от
злостного упрямства своего мотора, сообщил мне, что если я желаю
"схлопотать по морде", то он с большим удовольствием надает мне
оплеух. Такой цинизм возмутил меня, и я вылез из машины,
намереваясь надрать грубияну уши. Я отнюдь не считал себя трусом
(мало ли что мнишь о себе), я был на голову выше своего
противника, моя мускулатура всегда превосходно служила мне. Мне
и теперь еще кажется, что трепку, скорее всего, задал бы я, а не
этот поскребыш. Но едва я вылез на мостовую, тотчас собралась
толпа, из нее вышел какой-то тип, бросился ко мне и заявил, что
последний негодяй и что он не позволит мне ударить человека,
который не может слезть с мотоцикла и, следовательно, находится
в невыгодном для себя положении. Я повернулся к этому мушкетеру,
но, по правде сказать, даже и не увидел его. Едва я повернул
голову, как мотоцикл затрещал во всю мочь, а мотоциклист изо
всей силы дал мне по уху. Не успел я сообразить, что произошло,
как он умчался. Растерявшись, я машинально двинулся к
д'Артаньяну, но тут начался отчаянный концерт - за моей машиной
уже выстроилась вереница автомобилей. Снова зажегся зеленый
свет. И тогда я, все еще растерянный, вместо того чтобы
оттаскать дурака, набросившегося на меня, покорно забрался в
машину и поехал, а дурак послал мне вдогонку: "Что, съел?" - и я
все еще помню об этом оскорблении.
Вы скажете, что случай пустячный. Разумеется. Но я долго не
мог его забыть - вот что важно. Правда, у меня были смягчающие
обстоятельства. Меня ударили, я не дал сдачи, но в
[297]
трусости меня обвинить никто не мог. Я был застигнут врасплох,
на меня налетели с двух сторон, все у меня смешалось, а ревущие
гудки довершили мое смятение. И все же я чувствовал себя таким
несчастным, словно совершил какой-то бесчестный поступок. Мне
все вспоминалось, как я влезаю в свой автомобиль, ничем не
ответив на оскорбление, и меня провожают насмешливые взгляды
столпившихся зевак, восхищенных моим унижением, тем более что на
мне был очень элегантный светло-синий костюм. Мне все слышалось:
"Что, съел?" - возглас, совершенно оправданный положением. Я сел
в лужу, публично сдрейфил. Правда, так сложились обстоятельства,
но ведь обстоятельства всегда существуют. Задним числом я
прекрасно соображал, что мне следовало сделать. Коротким
боксерским ударом сбить с ног д'Артаньяна, вскочить в
автомобиль, помчаться вдогонку за тем сморчком, который ударил
меня, настигнуть его, прижать его мотоцикл к тротуару, оттащить
нахала в сторонку и задать ему заслуженную взбучку. Сто раз
прокручивал в своем воображении этот коротенький фильм, с
некоторыми вариантами. Но ничего не поделаешь - поздно!
Несколько дней я был в отвратительном настроении.
Смотрите, опять дождь. Давайте постоим под воротами.
Прекрасно. Так на чем же я остановился? Да, на защите чести! И
вот, вспоминая об этом происшествии, я понял его значение. В
общем, мои мечтания не выдержали испытания действительностью.
Мне казалось, что я человек полноценный, что я всегда заставлю
публику уважать себя и как личность, и как профессионала.
Наполовину Сердан, наполовину де Голль, если угодно. Короче
говоря, я хотел господствовать во всем. Поэтому я рисовался,
кокетничал, показывал больше физическую ловкость, нежели
интеллектуальные дарования. Но после того, как мне публично дали
по уху и я не ответил, было уже невозможно держаться о себе
прежнего лестного мнения. Если б я действительно был служителем
правды и разума, как я это мнил, разве меня затронуло бы это
происшествие, уже позабытое очевидцами? Я бы только досадовал на
то, что рассердился из-за пустяков, дал волю гневу и не сумел
справиться с неприятными последствиями своей несдержанности. А
вместо этого меня одолевали мечты отомстить обидчику, сразиться
с ним и победить. Очевидно, я вовсе не стремился к тому, чтобы
стать самым разумным и самым великодушным созданием на земле, а
хотел одного: оказаться сильнее всех, хотя бы и прибегнув для
этого к самым примитивным средствам. Да ведь по правде сказать,
каждый интеллигент (вы же это хорошо знаете) мечтает быть
гангстером и властвовать над обществом единственно путем
насилия. Однако сие не столь легко, как это можно вообразить,
m`whr`bxhq| соответствующих романов, подобные мечтатели
бросаются в политику и лезут в самую свирепую партию.
разнервничался, бьется над своим заглохшим мотором. И отвечает
мне по всем правилам парижской вежливости, чтобы я убирался ко
всем чертям. Я настаиваю все так же деликатно, но уже с ноткой
нетерпения в голосе. Тотчас же я услыхал в ответ, что меня надо
вздрючить как следует. А позади уже раздаются нетерпеливые
гудки. Тогда я твердым тоном прошу мотоциклиста держать себя
прилично и учесть, что он мешает уличному движению.
Раздражительный человечек, несомненно придя в отчаяние от
злостного упрямства своего мотора, сообщил мне, что если я желаю
"схлопотать по морде", то он с большим удовольствием надает мне
оплеух. Такой цинизм возмутил меня, и я вылез из машины,
намереваясь надрать грубияну уши. Я отнюдь не считал себя трусом
(мало ли что мнишь о себе), я был на голову выше своего
противника, моя мускулатура всегда превосходно служила мне. Мне
и теперь еще кажется, что трепку, скорее всего, задал бы я, а не
этот поскребыш. Но едва я вылез на мостовую, тотчас собралась
толпа, из нее вышел какой-то тип, бросился ко мне и заявил, что
последний негодяй и что он не позволит мне ударить человека,
который не может слезть с мотоцикла и, следовательно, находится
в невыгодном для себя положении. Я повернулся к этому мушкетеру,
но, по правде сказать, даже и не увидел его. Едва я повернул
голову, как мотоцикл затрещал во всю мочь, а мотоциклист изо
всей силы дал мне по уху. Не успел я сообразить, что произошло,
как он умчался. Растерявшись, я машинально двинулся к
д'Артаньяну, но тут начался отчаянный концерт - за моей машиной
уже выстроилась вереница автомобилей. Снова зажегся зеленый
свет. И тогда я, все еще растерянный, вместо того чтобы
оттаскать дурака, набросившегося на меня, покорно забрался в
машину и поехал, а дурак послал мне вдогонку: "Что, съел?" - и я
все еще помню об этом оскорблении.
Вы скажете, что случай пустячный. Разумеется. Но я долго не
мог его забыть - вот что важно. Правда, у меня были смягчающие
обстоятельства. Меня ударили, я не дал сдачи, но в
[297]
трусости меня обвинить никто не мог. Я был застигнут врасплох,
на меня налетели с двух сторон, все у меня смешалось, а ревущие
гудки довершили мое смятение. И все же я чувствовал себя таким
несчастным, словно совершил какой-то бесчестный поступок. Мне
все вспоминалось, как я влезаю в свой автомобиль, ничем не
ответив на оскорбление, и меня провожают насмешливые взгляды
столпившихся зевак, восхищенных моим унижением, тем более что на
мне был очень элегантный светло-синий костюм. Мне все слышалось:
"Что, съел?" - возглас, совершенно оправданный положением. Я сел
в лужу, публично сдрейфил. Правда, так сложились обстоятельства,
но ведь обстоятельства всегда существуют. Задним числом я
прекрасно соображал, что мне следовало сделать. Коротким
боксерским ударом сбить с ног д'Артаньяна, вскочить в
автомобиль, помчаться вдогонку за тем сморчком, который ударил
меня, настигнуть его, прижать его мотоцикл к тротуару, оттащить
нахала в сторонку и задать ему заслуженную взбучку. Сто раз
прокручивал в своем воображении этот коротенький фильм, с
некоторыми вариантами. Но ничего не поделаешь - поздно!
Несколько дней я был в отвратительном настроении.
Смотрите, опять дождь. Давайте постоим под воротами.
Прекрасно. Так на чем же я остановился? Да, на защите чести! И
вот, вспоминая об этом происшествии, я понял его значение. В
общем, мои мечтания не выдержали испытания действительностью.
Мне казалось, что я человек полноценный, что я всегда заставлю
публику уважать себя и как личность, и как профессионала.
Наполовину Сердан, наполовину де Голль, если угодно. Короче
говоря, я хотел господствовать во всем. Поэтому я рисовался,
кокетничал, показывал больше физическую ловкость, нежели
интеллектуальные дарования. Но после того, как мне публично дали
по уху и я не ответил, было уже невозможно держаться о себе
прежнего лестного мнения. Если б я действительно был служителем
правды и разума, как я это мнил, разве меня затронуло бы это
происшествие, уже позабытое очевидцами? Я бы только досадовал на
то, что рассердился из-за пустяков, дал волю гневу и не сумел
справиться с неприятными последствиями своей несдержанности. А
вместо этого меня одолевали мечты отомстить обидчику, сразиться
с ним и победить. Очевидно, я вовсе не стремился к тому, чтобы
стать самым разумным и самым великодушным созданием на земле, а
хотел одного: оказаться сильнее всех, хотя бы и прибегнув для
этого к самым примитивным средствам. Да ведь по правде сказать,
каждый интеллигент (вы же это хорошо знаете) мечтает быть
гангстером и властвовать над обществом единственно путем
насилия. Однако сие не столь легко, как это можно вообразить,
m`whr`bxhq| соответствующих романов, подобные мечтатели
бросаются в политику и лезут в самую свирепую партию.
|
|