Скачать 76.22 Кбайт
Падение
Надо обвинить
себя особым образом, мне понадобилось немало времени, чтобы
выработать эту манеру, я открыл ее лишь тогда, когда все
отшатнулись от меня. А до того времени вокруг меня все реял
смешок, и все мои беспорядочные усилия не могли его лишить
благожелательного, почти ласкового оттенка, от которого мне
становилось больно.
Смотрите-ка, начался, кажется, прилив. Значит, скоро наш
пароход отправится обратно. День на исходе. Видите, голуби
собрались в вышине. Прижались друг к другу тесно-тесно, едва
могут пошевелиться, и свет меркнет. Давайте помолчим, насладимся
этим закатным, довольно мрачным часом. Нет? Вас больше
интересует моя история? Вы очень любезны. Впрочем, я теперь,
пожалуй, и в самом деле могу вас заинтересовать. Прежде чем
разъяснить, что такое судья на покаянии, я вам скажу все о
распутстве и о каменных мешках.
[314]
Вы ошибаетесь, дорогой мой, пароход идет быстро. Но ведь
Зейдерзе - мертвое море, почти что мертвое. Берега плоские,
окутанные туманом, не знаешь, где это море начинается, где
кончается. И нет никакой вехи, мы не можем определить скорость
движения. Пароход плывет, плывет, а кругом ничего не меняется.
]rn не плавание, это какой-то сон.
Вот в греческом архипелаге я испытывал совершенно
противоположное чувство. На горизонте появлялись все новые и
новые острова. Голые, каменные, они очертаниями своих хребтов
обозначали границу неба, скалистые их берега четко выделялись на
фоне моря. Там уж не спутаешь: столько яркого света, и все
становится вехой. У меня было такое впечатление, будто я
непрестанно, и днем и ночью, прыгаю по гребням прохладных волн
от одного островка к другому, и, хоть наш пароходик еле тащился,
мне казалось, что он несется, вздымая пену морскую и взрывы
смеха на борту. С тех пор сама Греция плывет во мне, ее
неустанно несет течение где-то на краю памяти. О, да и меня
захватила и несет волна лиризма! Что ж вы не остановите меня,
дорогой?
А кстати сказать, знаете ли вы Грецию? Нет? Тем лучше! Что
нам делать в Греции? Там нужны люди чистые сердцем. Представьте
себе, друзья там прогуливаются по улицам трогательной парой,
держась за руку. Да, женщины сидят дома, а мужчины зрелого
возраста, почтенные, усатые люди, важно шествуют по тротуару,
сплетя свои пальцы с пальцами друга. На Востоке тоже так бывает?
Возможно. Но вот скажите мне, взяли бы вы меня за руку на улице
Парижа? Ну разумеется, я шучу. Мы-то ведь умеем держать себя, мы
боимся грязных подозрений. Прежде чем пристать к греческим
островам, нам пришлось бы долго мыться. Там воздух так чист, там
и море и радости так светлы. А мы...
Посидим на этих шезлонгах. Какой туман! Я, кажется,
собирался рассказать вам о каменных мешках? Да, я вам скажу, что
это такое. Долго я отбивался, напрасно напуская на себя
надменный и дерзкий вид, но, лишившись сил, убедившись в
бесполезности моих стараний, я решил расстаться с человеческим
обществом. Нет-нет, я не стал искать какой-нибудь необитаемый
остров, да их и нет теперь. Я просто нашел себе убежище у
женщин. Вы же знаете, они не осуждают по-настоящему наших
слабостей, скорее уж попытаются унизить нашу силу, обезоружить
нас. Женщина - это награда не воителя, а преступника. Для него
женщина - пристань, тихая гавань; в постели женщины обычно его и
арестовывают. Женщина! Ведь это все, что нам остается от рая
земного, не так ли? Совсем растерявшись, я понесся к этой
естественной пристани. Но теперь я уже не произносил речей.
Правда, я еще немного играл роль, по привычке, однако прежней
изобретательности у меня не стало. Боюсь признаться (а то опять
начнешь ораторствовать), но, кажется, именно в ту пору во мне
заговорила потребность в настоящей любви. Цинично, не правда ли?
Во всяком случае, меня томила тоска, чувство обездоленности,
делавшее меня более уязвимым, случалось, я волей-неволей,
отчасти из любопытства брал на себя некоторые обязательства. У
меня явилась потреб-
[315]
ность любить и быть любимым, а посему я вообразил себя
влюбленным. Иначе говоря, я совсем поглупел.
Нередко я ловил себя на том, что задаю тот вопрос, которого
я, как человек опытный, до тех пор избегал. Я спрашивал: "Ты
меня любишь?" Вы, конечно, знаете, какой ответ следует в
подобных ситуациях: "А ты?" Если я отвечал: "Да", значит,
преувеличивал подлинные свои чувства. А если дерзал ответить:
"Нет", рисковал тем, что меня разлюбят и я буду страдать из-за
этого. Чем большая опасность угрожала чувству, в котором я
надеялся найти покой душевный, тем упорнее я добивался его от
своей партнерши. Я дошел до самых недвусмысленных обещаний и
требовал от своего сердца все более глубокого чувства. Тогда-то
и воспылал ложной страстью к очаровательной дурочке,
начитавшейся советов в эротических изданиях, а посему говорившей
о любви с уверенностью и убежденностью интеллектуала,
возвещающего неизбежность бесклассового общества.
себя особым образом, мне понадобилось немало времени, чтобы
выработать эту манеру, я открыл ее лишь тогда, когда все
отшатнулись от меня. А до того времени вокруг меня все реял
смешок, и все мои беспорядочные усилия не могли его лишить
благожелательного, почти ласкового оттенка, от которого мне
становилось больно.
Смотрите-ка, начался, кажется, прилив. Значит, скоро наш
пароход отправится обратно. День на исходе. Видите, голуби
собрались в вышине. Прижались друг к другу тесно-тесно, едва
могут пошевелиться, и свет меркнет. Давайте помолчим, насладимся
этим закатным, довольно мрачным часом. Нет? Вас больше
интересует моя история? Вы очень любезны. Впрочем, я теперь,
пожалуй, и в самом деле могу вас заинтересовать. Прежде чем
разъяснить, что такое судья на покаянии, я вам скажу все о
распутстве и о каменных мешках.
[314]
Вы ошибаетесь, дорогой мой, пароход идет быстро. Но ведь
Зейдерзе - мертвое море, почти что мертвое. Берега плоские,
окутанные туманом, не знаешь, где это море начинается, где
кончается. И нет никакой вехи, мы не можем определить скорость
движения. Пароход плывет, плывет, а кругом ничего не меняется.
]rn не плавание, это какой-то сон.
Вот в греческом архипелаге я испытывал совершенно
противоположное чувство. На горизонте появлялись все новые и
новые острова. Голые, каменные, они очертаниями своих хребтов
обозначали границу неба, скалистые их берега четко выделялись на
фоне моря. Там уж не спутаешь: столько яркого света, и все
становится вехой. У меня было такое впечатление, будто я
непрестанно, и днем и ночью, прыгаю по гребням прохладных волн
от одного островка к другому, и, хоть наш пароходик еле тащился,
мне казалось, что он несется, вздымая пену морскую и взрывы
смеха на борту. С тех пор сама Греция плывет во мне, ее
неустанно несет течение где-то на краю памяти. О, да и меня
захватила и несет волна лиризма! Что ж вы не остановите меня,
дорогой?
А кстати сказать, знаете ли вы Грецию? Нет? Тем лучше! Что
нам делать в Греции? Там нужны люди чистые сердцем. Представьте
себе, друзья там прогуливаются по улицам трогательной парой,
держась за руку. Да, женщины сидят дома, а мужчины зрелого
возраста, почтенные, усатые люди, важно шествуют по тротуару,
сплетя свои пальцы с пальцами друга. На Востоке тоже так бывает?
Возможно. Но вот скажите мне, взяли бы вы меня за руку на улице
Парижа? Ну разумеется, я шучу. Мы-то ведь умеем держать себя, мы
боимся грязных подозрений. Прежде чем пристать к греческим
островам, нам пришлось бы долго мыться. Там воздух так чист, там
и море и радости так светлы. А мы...
Посидим на этих шезлонгах. Какой туман! Я, кажется,
собирался рассказать вам о каменных мешках? Да, я вам скажу, что
это такое. Долго я отбивался, напрасно напуская на себя
надменный и дерзкий вид, но, лишившись сил, убедившись в
бесполезности моих стараний, я решил расстаться с человеческим
обществом. Нет-нет, я не стал искать какой-нибудь необитаемый
остров, да их и нет теперь. Я просто нашел себе убежище у
женщин. Вы же знаете, они не осуждают по-настоящему наших
слабостей, скорее уж попытаются унизить нашу силу, обезоружить
нас. Женщина - это награда не воителя, а преступника. Для него
женщина - пристань, тихая гавань; в постели женщины обычно его и
арестовывают. Женщина! Ведь это все, что нам остается от рая
земного, не так ли? Совсем растерявшись, я понесся к этой
естественной пристани. Но теперь я уже не произносил речей.
Правда, я еще немного играл роль, по привычке, однако прежней
изобретательности у меня не стало. Боюсь признаться (а то опять
начнешь ораторствовать), но, кажется, именно в ту пору во мне
заговорила потребность в настоящей любви. Цинично, не правда ли?
Во всяком случае, меня томила тоска, чувство обездоленности,
делавшее меня более уязвимым, случалось, я волей-неволей,
отчасти из любопытства брал на себя некоторые обязательства. У
меня явилась потреб-
[315]
ность любить и быть любимым, а посему я вообразил себя
влюбленным. Иначе говоря, я совсем поглупел.
Нередко я ловил себя на том, что задаю тот вопрос, которого
я, как человек опытный, до тех пор избегал. Я спрашивал: "Ты
меня любишь?" Вы, конечно, знаете, какой ответ следует в
подобных ситуациях: "А ты?" Если я отвечал: "Да", значит,
преувеличивал подлинные свои чувства. А если дерзал ответить:
"Нет", рисковал тем, что меня разлюбят и я буду страдать из-за
этого. Чем большая опасность угрожала чувству, в котором я
надеялся найти покой душевный, тем упорнее я добивался его от
своей партнерши. Я дошел до самых недвусмысленных обещаний и
требовал от своего сердца все более глубокого чувства. Тогда-то
и воспылал ложной страстью к очаровательной дурочке,
начитавшейся советов в эротических изданиях, а посему говорившей
о любви с уверенностью и убежденностью интеллектуала,
возвещающего неизбежность бесклассового общества.
|
|