Скачать 126.16 Кбайт
Деконструкция (Differаnсе)
Забвение принадлежит самому предназначению Бытия столь сущностным образом, что зарождение этого предназначения начинается как обнаружение настоящего в его присутствии. Это означает: история Бытия начинается с забвения Бытия, в котором обретается сущность Бытия, его отличие от своих форм. Различие необходимо; оно остается забытым. Только то, что различается = настоящее и присутствие (das Anwesende und das Anwesen) = остается открытым, очевидным, но отнюдь не постольку, поскольку, так как оно дифференцируется. Напротив, исходный след (die fruhe Spur) различия истирает самого себя из того движения, в котором присутствие предстает как бытие-в-качестве-настоящего (das Anwesen wie ein Anwesendes erscheint) и находит источник в некотором высшем (бытии)-в-качестве-настоящего (in einen Hochsten Anwesenden)¦. (Ibid., S. 336)
След не есть присутствие, это скорее заменитель, симулякр (le simulacre) присутствия, который сдвигает, смещает и отсылает за пределы себя самого. Точнее говоря, у следа нет его собственного места, поскольку истирание (l'effacement) принадлежит самой структуре следа. Истирание всегда должно быть способным овладеть следом; в противном случае это будет уже не след, а неуничтожимая, монументальная субстанция. В дополнение к этому и с самого начала истирание конституирует след именно как след = оно устанавливает след как меняющий свое место и делает его исчезающим уже в самом своем появлении, превращает его в нечто, выходящее за пределы себя самого. Истирание этого
154
исходного следа (die fruhc Spur) различия есть потому ¦то же самое¦, что и прослеживание его в тексте метафизики. Этот метафизический текст должен сохранять в себе некоторый знак того, что было им утрачено или оставлено про запас, отложено в сторону. В языке метафизики парадокс подобной структуры представляет собой инверсию метафизического понятия; посредством такой инверсии производится эффект превращения настоящего в знак знаков, след следов. Настоящее уже не есть более то, к чему все соотносимое обращается как к последней инстанции: оно становится функцией во всеобщей референциальной системе. Это след, след истирания следа.
Метафизический текст еще понимаем. Он еще читаем, он остается тем, что может быть прочитано. Он еще здесь, но уже переходит предел, отмечающий его репрезентативность. Он предлагает одновременно и монумент, и мираж следа, след, как нечто еще прослеживаемое, но уже истираемое, как живое и мертвое, где живое всегда лишь симулирует жизнь в ее описании, сохраняемом посредством описания:
это - пирамида. Рожденный свободным, но окаменевший, записанный на скрижалях, с ключом к себе самому, текст без голоса.
Таким способом мы осмысливаем без противоречия или, но крайней мере, считая подобное противоречие чем-то неуместным, не относящимся к предмету анализа, то, что является воспринимаемым и невоспринимаемым относительно следа. ¦Исходный след¦ различия оказывается тем, что непоправимо утрачивается, но в самой своей утрате укрывается, сохраняется, принимается во внимание и задерживается. В тексте. Вне формы присутствия. По принадлежности. Являющейся не чем иным, кроме как следом письменности.
Говоря об истирании следа, Хайдеггер может в этом противоречии без противоречия передать, перепоручить или описать, скрепить своей подписью отпечаток следа. Читаем дальше: ¦Различие между Бытием и его формами может, в свою очередь, быть зафиксировано кг л нечто, оказавшееся в забвении только если оно уже было обнаружено в присутствии настоящего (mil dет Anivesen des Anwesenden) и если оно, таким образом, оставило отпечаток следа (so eine Spur gepragt hat), то оно сохраняется (gewart bleibt) в языке, который соответствует Бытию*. (Ibid.)
Дальше, когда Хайдеггер рассуждает об анаксимадровском понятии to khreon, переводимом как Bauch (обычай,
155
привычка). он пишет следующее: ¦Распределяя согласие и различие (Fug und Ruch rerfugend) наша привычка высвобождает присутствие (Anwesende) в его проявлении и делает это всякий раз, когда является присутствие. Однако это же рассуждение позволяет нам рассматривать настоящее как подвергаемое постоянной опасности затвердевания (in das blosze Beharren verhartet), опасности, которая возникает из его непрерывного истечения. Таким образом, привычка (Branch) остается сама собой и в то же время является отказом (Aushandigung: de-maintenance) от присутствия (des Anwesens) in den Un-fug в разомкнутости (le disjointement). Привычка объединяет вместе разнообразные не- (Der Brauch fugt das Un-)¦. (Ibid., SS. 339-340.)
Привычка здесь определяется как след, по отношению к которому должен быть поставлен следующий вопрос: можем ли мы, и если да, то до каких пределов, думать об этом следе и о ¦не¦ differance как о развертывании Бытия (Wesen das Seins)? Может ли ¦не-¦ differance выводить нас за пределы истории Бытия так же, как за пределы нашего языка и всего, что может быть каким-то образом поименовано? И не вызывает ли подобное предположение = в рамках языка Бытия = некую, по необходимости достаточно существенную.
След не есть присутствие, это скорее заменитель, симулякр (le simulacre) присутствия, который сдвигает, смещает и отсылает за пределы себя самого. Точнее говоря, у следа нет его собственного места, поскольку истирание (l'effacement) принадлежит самой структуре следа. Истирание всегда должно быть способным овладеть следом; в противном случае это будет уже не след, а неуничтожимая, монументальная субстанция. В дополнение к этому и с самого начала истирание конституирует след именно как след = оно устанавливает след как меняющий свое место и делает его исчезающим уже в самом своем появлении, превращает его в нечто, выходящее за пределы себя самого. Истирание этого
154
исходного следа (die fruhc Spur) различия есть потому ¦то же самое¦, что и прослеживание его в тексте метафизики. Этот метафизический текст должен сохранять в себе некоторый знак того, что было им утрачено или оставлено про запас, отложено в сторону. В языке метафизики парадокс подобной структуры представляет собой инверсию метафизического понятия; посредством такой инверсии производится эффект превращения настоящего в знак знаков, след следов. Настоящее уже не есть более то, к чему все соотносимое обращается как к последней инстанции: оно становится функцией во всеобщей референциальной системе. Это след, след истирания следа.
Метафизический текст еще понимаем. Он еще читаем, он остается тем, что может быть прочитано. Он еще здесь, но уже переходит предел, отмечающий его репрезентативность. Он предлагает одновременно и монумент, и мираж следа, след, как нечто еще прослеживаемое, но уже истираемое, как живое и мертвое, где живое всегда лишь симулирует жизнь в ее описании, сохраняемом посредством описания:
это - пирамида. Рожденный свободным, но окаменевший, записанный на скрижалях, с ключом к себе самому, текст без голоса.
Таким способом мы осмысливаем без противоречия или, но крайней мере, считая подобное противоречие чем-то неуместным, не относящимся к предмету анализа, то, что является воспринимаемым и невоспринимаемым относительно следа. ¦Исходный след¦ различия оказывается тем, что непоправимо утрачивается, но в самой своей утрате укрывается, сохраняется, принимается во внимание и задерживается. В тексте. Вне формы присутствия. По принадлежности. Являющейся не чем иным, кроме как следом письменности.
Говоря об истирании следа, Хайдеггер может в этом противоречии без противоречия передать, перепоручить или описать, скрепить своей подписью отпечаток следа. Читаем дальше: ¦Различие между Бытием и его формами может, в свою очередь, быть зафиксировано кг л нечто, оказавшееся в забвении только если оно уже было обнаружено в присутствии настоящего (mil dет Anivesen des Anwesenden) и если оно, таким образом, оставило отпечаток следа (so eine Spur gepragt hat), то оно сохраняется (gewart bleibt) в языке, который соответствует Бытию*. (Ibid.)
Дальше, когда Хайдеггер рассуждает об анаксимадровском понятии to khreon, переводимом как Bauch (обычай,
155
привычка). он пишет следующее: ¦Распределяя согласие и различие (Fug und Ruch rerfugend) наша привычка высвобождает присутствие (Anwesende) в его проявлении и делает это всякий раз, когда является присутствие. Однако это же рассуждение позволяет нам рассматривать настоящее как подвергаемое постоянной опасности затвердевания (in das blosze Beharren verhartet), опасности, которая возникает из его непрерывного истечения. Таким образом, привычка (Branch) остается сама собой и в то же время является отказом (Aushandigung: de-maintenance) от присутствия (des Anwesens) in den Un-fug в разомкнутости (le disjointement). Привычка объединяет вместе разнообразные не- (Der Brauch fugt das Un-)¦. (Ibid., SS. 339-340.)
Привычка здесь определяется как след, по отношению к которому должен быть поставлен следующий вопрос: можем ли мы, и если да, то до каких пределов, думать об этом следе и о ¦не¦ differance как о развертывании Бытия (Wesen das Seins)? Может ли ¦не-¦ differance выводить нас за пределы истории Бытия так же, как за пределы нашего языка и всего, что может быть каким-то образом поименовано? И не вызывает ли подобное предположение = в рамках языка Бытия = некую, по необходимости достаточно существенную.
|
|