Их
усилия не были ошибочными; они были полностью несостоятельными. Быть неправым
значит ошибаться по поводу иного; это значит не предвидеть случайностей; это
может быть из-за плохого знания реальности или из-за смешения необходимого с
возможным. Мы ошибаемся, если невнимательно или неуместно применяем категории.
Но это совсем не означает полного крушения замысла: это значит игнорирование
категориальной структуры (а не просто точек приложения категорий). Если Бювар и
Пекюше твердо уверены именно в таких вещах, которые в высшей степени невероятны,
то не потому, что они ошибаются в своей дискриминации возможного, а потому, что
они смешивают все аспекты реальности с любой формой возможности (вот почему
самые невероятные события соответствуют наиболее естественному в их ожиданиях).
Они путают - или, скорее, сами запутались - необходимость своих знаний и
случайность происходящего, существование вещей и тени, вычитанные из книг:
происшествие для них обладает упрямством субстанции, и эти субстанции держат их
за горло в их экспериментальных происшествиях. Такова их великая и патетическая
тупость, не идущая в сравнение с убогой глупостью окружающих и совершающих
ошибки - тех, кого они справедливо презирали. Внутри категорий мы совершаем
ошибки; вне их, поверх и ниже их мы глупы. Бювар и Пекюше - акатегориальные
существа.
Данные комментарии позволяют нам выделить применение категорий, которое может
сразу и не проявиться; создавая пространство для действия истины и лжи, давая
место свободному добавлению ошибки, категории молчаливо отвергают глупость.
Командным голосом они инструктируют нас на путях познания и официально
464 ДОПОЛНЕНИЕ
предупреждают о возможности ошибки, а шепотом - дают гарантии нашему интеллекту
и закладывают априори исключенной глупости. Итак, мы попадаем в опасное
положение, ожидая освобождения от категорий; стоит нам только отвергнуть их
организующий принцип, как мы сталкиваемся с магмой глупости. Одним махом мы
рискуем оказаться не в окружении удивительной множественности различий, а среди
равенств, двусмысленностей, "того, что сводится к одному и тому же",
уравнительного единообразия и термодинамизма всякого неудачного усилия. Мыслить
в контексте категорий - значит знать истину и уметь отличить ее от лжи; мыслить
"акатегориально" - значит противостоять темной глупости и мгновенно отличать
себя от нее. Глупость созерцается: взгляд проникает в ее сферу и зачаровывается;
он мягко несет нас, и его действию подражает наш отказ от самих себя; мы
удерживаемся в его аморфной текучести; мы ожидаем первого всплеска незаметного
различия и безучастно, без нервов наблюдаем, как возвращается проблеск света.
Ошибка требует устранения - мы можем ее стереть; мы признаем глупость - мы видим
ее, мы повторяем ее и кротко призываем к полному погружению в нее.
В этом состоит величие Варола с его консервированной пищей, бессмысленными
поступками и серией рекламных улыбок: оральная и пищеварительная эквивалентность
полуоткрытых губ, зубов, томатного соуса, этой гигиены, основанной на моющих
средствах; эквивалентность смерти в полости выпотрошенной машины, на верхушке
телефонного столба и на конце провода, и между искрящимися, голубой стали
подлокотниками электрического стула. "Одно и то же - что так, что эдак", -
говорит глупость, погружаясь в саму себя и бесконечно расширяя свою природу
благодаря тому нечто, которое говорит само за себя: "Здесь или там, все - одно и
то же; какая разница, отличаются ли друг от друга цвета или нет, темнее они или
светлее. Все это так бессмысленно - жизнь, женщины, смерть! Как смехотворна эта
глупость!" Но сосредоточившись на такой беспредельной монотонности, мы
обнаруживаем неожиданную высвеченность самой множественности, в центре кото-
465 ЛОГИКА СМЫСЛА
рой, в ее высшей точке, вне ее - ничего нет: мерцание света, который скользит
еще быстрее глаз и один за другим освещает подвижные ярлыки и захваченные
врасплох фотоснимки, которые отсылают друг друга к вечности, никогда ничего не
говоря: вдруг, возникая с заднего плана старой инерции равенств, обнаженная
форма события прорывается сквозь темноту, и вечный фантазм наполняет ту супницу,
то сингулярное и лишенное глубины лицо.
Интеллект не совместим с глупостью, поскольку именно глупость уже преодолена -
категориальное искусство избегания ошибки. Ученый - это интеллектуал. Но именно
мысль противостоит глупости, и как раз философ обозревает ее. Частная беседа
мысли и глупости - это долгий разговор, когда взгляд философа погружается во
тьму черепа. Это его маска смерти, его соблазн, возможно - его желание, его
кататонический театр. В пределе мысль становится интенсивным созерцанием вблизи
глупости - в точке утраты себя в ней; а другая ее сторона образована аппатией,
неподвижностью, чрезмерным утомлением, упрямой немотой и инерцией - а скорее,
все это образует ее аккомпанимент, повседневное и неблагодарное упражнение,
которое подготавливает мысль и которое она неожиданно обрывает.