Особая роль алкоголя здесь также присутствует: именно под
покровом этого "объекта" инстинкт осуществляет свою наиболее глубинную связь с
самой трещиной.
Встреча инстинкта и объекта формирует некую навязчивую идею, а не чувство. Если
Золя-романист как-то и обнаруживает себя в своих произведениях, то именно для
того, чтобы сказать своим читателям: осторожно, не думайте, что все дело здесь в
чувствах. Нам хорошо знакома та настойчивость, с которой Золя - и в
Человеке-звере, и в Терезе Ракен - разъясняет, что у преступников не бывает
угрызений совести. И нет любви для любящих - разве что, когда инстинкты
действительно способны "залатывать" [трещину] и развиваться. Дело не в любви или
раскаянии, а в скручиваниях и поломках или, наоборот, во временных затишьях и
умиротворении в отношениях между темпераментами, которые всегда выстраиваются
вдоль трещины. Золя превосходно описывает короткие периоды спокойствия,
предшествующие грандиозному разрушению ("теперь всё ясно; это было постепенное
расстройство, подобное преступному попустительству..."). В творчестве Золя
существует несколько явных причин для такого отказа от чувства в пользу
навязчивой идеи. Во-первых, следует вспомнить стиль того периода и значимость
физиологической схемы. "Физиология" со времён Бальзака играла в литературе ту же
роль, которая сегодня по праву принадлежит психоанализу (физиология страны или
региона, физиология профессии и так далее). Более того, ведь уже начиная с
Флобера, чувство было неотделимо от неудачи, банкротства или мистификации; а то,
о чем говорит роман, - это неспособность персонажа организовать внутреннюю
жизнь. В этом смысле натурализм ввёл в роман три типа характеров: человек,
отмеченный внутренним банкротством, то есть неудачник; человек, ведущий
искусственный образ жизни, то есть извращенец; и человек, обладающий
рудиментарной чувственностью и навязчи-
425 ЛОГИКА СМЫСЛА
выми идеями, то есть зверь. Но если в произведениях Золя встреча инстинкта и его
объекта не приводит к формированию какого-то чувства, то лишь потому, что она
происходит в трещине - от одной кромки до другой. Именно потому, что есть
трещина, есть и великая внутренняя Пустота. Так весь натурализм обретает новое
измерение.
* * *
Итак, у Золя мы находим два несовпадающих сосуществующих цикла, которые
пересекаются друг с другом: малая и великая наследственности, малая историческая
наследственность и великая эпическая наследственность, соматическая
наследственность и герменальная наследственность, наследственность инстинктов и
наследственность трещины. И как бы ни было прочно и постоянно соединение этих
двух наследственностей, они не смешиваются. Малая наследственность - это
наследственность инстинктов в том смысле, что условия и образы жизни, которую
вели предки или родители, могут пускать корни в потомстве - иногда спустя
несколько поколений - и действовать в нём как природа. Например, здоровая основа
обнаруживается вновь; алкогольная деградация переходит от одного тела к другому;
или синтезы инстинкт-объект передаются в то самое время, когда стиль жизни
перестраивается. Какие бы резкие изменения не предпринимались, эта
наследственность инстинктов передаёт что-то прочно-определённое. Она
"воспроизводит" всё, что передаёт; это - наследственность Того же Самого. Но
совершенно не такова другая наследственность - наследственность трещины - ибо,
как мы видели, трещина не передаёт ничего, кроме самой себя. Она не связана с
определённым инстинктом, с какой-то внутренней, органической детерминантой или,
более того, с каким-либо внешним событием, способным зафиксировать объект. Она
выходит за пределы стилей жизни и, таким образом, прокладывает свой путь
непрерывным, невоспринимаемым и безмолвным способом, образуя законченное
единство Ругон-Маккаров. Трещина передаёт только трещину. То, что она передаёт,
не по-
426 ПРИЛОЖЕНИЯ
зволяет себе определиться, оставаясь обязательно смутным и диффузным. Передавая
только себя, трещина не воспроизводит то, что передаёт, не воспроизводит "то же
самое". Она ничего не воспроизводит, довольствуясь продвижением в безмолвии и
следуя линиям наименьшего сопротивления. В качестве вечной наследственности
Другого, она всегда следует окольным путем, готовая изменить направление и
поменять свою канву.
Часто отмечают, что Золя вдохновлён наукой. Но в чём смысл такого вдохновения,
исходящего из медицинских исследований того времени? Оно относится именно к
различию между двумя указанными наследственностя-ми, разработанному современной
медицинской мыслью: гомологичная прочно-детерминированная наследственность и
"непохожая или трансформированная" наследственность с диффузным характером,
которая определяет "психопатологическую семью".1 Итак, данное различие интересно
тем, что оно легко замещает дуализм унаследованного и приобретенного, или даже
делает такой дуализм невозможным.