"Нужно, чтобы Роберта начала ценить себя, чтобы она захотела вновь обрести себя
в той, которую я создал из её собственных элементов, и чтобы мало-помалу она
пожелала бы-в соперничестве со своим двойником - превзойти даже те черты,
которые рисуются в моём сознании. Значит, важно, чтобы ее постоянно окружали
праздные молодые люди, ищущие удобного случая".3 Таково визуальное обладание: мы
вполне обладаем лишь тем, что уже обладаемо; не просто обладаемо кем-то другим
__________
3 La Revocation de I'Edit de Nantes (Paris: Minuit, 1954), р.59. Эта книга
составляет, вместе с Roberte ce soir (Paris: Minuit, 1953) и Le Souffleur
(Paris: Pauvert, 1960), трилогию, которая переиздана под заглавием Les Lois de
I'hospitalite (Paris: Gallimard, 1965).
369 ЛОГИКА СМЫСЛА
(ибо другой здесь - лишь посредник и, в конечном счёте, не существует), а
обладаемо мертвым другим, или призраком-духом. Мы вполне обладаем лишь тем, что
экспроприируется, полагается вне самого себя, раскалывается надвое, отражается в
пристальном взгляде, размножается разумом собственника. Вот почему Роберта в
Суфлёре выступает как объект важной проблемы: может ли быть "один и тот же
покойник у двух вдов?" Значит, обладать - это отдаваться тому, чем обладаешь, и
видеть отданное умноженным в даре. "Такое обычное использование дорогого, но
живого существа не лишено аналогии с преданным взглядом художника"4 (эта
странная тема кражи и дара - мы к ней еще вернемся - появляется и в Эмигрантах
Джойса). Функция взгляда - в удвоении, разделении и умножении, тогда как функция
слуха - в резонировании, в приведении к резонансу. Все творчество Клоссовски
устремлено к одной цели: удостоверить утрату личной идентичности и растворить
эго. Именно такой сияющий трофей выносят персонажи Клоссовски из путешествия по
кромке безумия. Но как только это происходит, растворение эго перестаёт быть
патологическим определением и становится величайшей силой, обильной позитивными
и благотворными обещаниями. Эго "портится" лишь потому, прежде всего, что оно
рассеивается. Это происходит не только с эго, которое наблюдаемо и которое
утрачивает самотождественность под взглядом, но также и с наблюдателем, который
вынесен во-вне самого себя и множится в собственном взгляде. Октав объявляет о
своем извращённом проекте в отношении Роберты: "Вызвать в ней предчувствие, что
на нее смотрят, побуждать ее освободить жесты от чувства самости, не утрачивая
видения себя.., соотнести жесты с её рефлексией, с точкой её подражания себе
самой каким-то образом".5 Но он также хорошо знает, что в результате своего
наблюдения, он утрачивает собственную идентичность, помещает себя вовне самого
себя и множится во взгляде так же, как другие множатся под взглядом, и что в
_________
4 La Revocation, p.48.
5 La Revocation, p.58.
370 ПРИЛОЖЕНИЯ
этом - самое глубокое содержание идеи Зла. То есть возникает сущностное
отношение - соучастие зрения и речи. Ибо, что остается делать - когда с глазу на
глаз остаешься с двойниками, симулякрами и отражениями - кроме как говорить?
Относительно того, что может быть только увиденным или услышанным, что никогда
не подтверждается другим органом и является объектом Забытого в памяти,
Невообразимого в воображении и Немыслимого в мысли - что ещё можно делать, кроме
как говорить об этом? Язык сам по себе - предельный двойник, выражающий всех
двойников, высочайший из симулякров.
Фрейд разработал несколько активно-пассивных пар, касающихся модусов вуйеризма и
эксгибиционизма. Однако эта схема не удовлетворяет Клоссовски, полагающего, что
речь - это единственная активность, соответствующая пассивности зрения, и
единственное действие, соответствующее страстности зрения. Речь - это наше
активное поведение по отношению к отражениям, отголоскам и двойникам - ради их
объединения, а также их извлечения. Если уж зрение перверсивно, то речь тем
более. Ибо ясно, что дело не в том - как в случае с ребёнком - чтобы
разговаривать с двойниками или с симулякрами. Дело в разговоре о них. Но с кем?
Опять хе, с призраками-духами. Постольку, поскольку мы "именуем" или
"обозначаем" что-то или кого-то - при условии, что это делается с необходимой
точностью и, прежде всего, в нужном стиле, - мы также и "денонсируем": мы
смещаем имя или, скорее, вынуждаем многообразие именованного воспарить над
именем; мы разделяем, отражаем вещь, мы позволяем - под одним и тем же именем -
многим объектам быть видимыми, равно как смотрение позволяет - во взгляде -
говорить о столь многом. Мы никогда не говорим кому-то, но о ком-то, обращаясь к
некой силе, способной отражать и разделять его. Вот почему, именуя нечто, мы тем
самым денонсируем его перед неким призраком-духом, служащим каким-то странным
зеркалом. Октав - в своей восхитительной самонадеянности - говорит: я не
разговаривал с Робертой, не назначал для нее призрака.