Скачать 72.08 Кбайт
Кант и проблема метафизики
Высказывание является истинным, если то,
что оно подразумевает и о чем говорит, согласуется с вещью, о которой
высказывается данное суждение. Также и здесь мы говорим: Это правильно. Но
теперь уже правильно является не вещь, а предложение.
Будь это вещь или предложение, истинно то, что правильно, истинное - это
согласующееся. Быть истинным и истина означают здесь согласованность, а
именно согласованность двоякого рода: с одной стороны, совпадение вещи с
тем, что о ней мыслилось раньше, и с другой стороны, совпадение мыслимого в
высказывании с вещью. Этот двойственный характер согласования отражает
традиционное определение сущности истины: veritas est adaequatio rei et
intellectus. Это может означать: Истина есть приравнение вещи к познанию.
Но это может также говорить следующее: Истина есть приравнение познания к
вещи. Действительно, приведенное определение сущности обычно дают в
формуле: veritas est adaequatio intellectus ad rem.
Однако, так понимаемая истина, истина предложения, возможна только на
основе истины вещей: adaequatio rei ad intellectum. Оба понятия сущности
veritas всегда подразумевают ориентацию по ... и мыслят вместе с тем истину
как правильность. Однако речь идет не о простом переходе одного в другое.
Более того, intellectus и res - в каждом отдельном случае имеется в виду
различное. Чтобы убедиться в этом, мы должны свести привычную формулу,
принятую для определения понятия истины к ее ближайшему (средневековому)
источнику. "Veritas als adaequatio rei ad intellectum" - заключает в себе
не трансцендентную идею Канта, согласно которой "предметы считаются с нашим
познанием", - эта идея возникла уже позднее и стала возможной лишь
благодаря признанию субъективности человеческого существа, - а
теологическую веру христианства в то, что вещи, если они существуют в том
виде, каковы они суть, существуют только постольку, поскольку они, будучи
когда-то созданы, как таковые (ens creatum), соответствуют предначертанной
в intellectus divinus, т.е. в духе божием, idea, и поэтому отвечают
требованиям идеи (правильны) и в этом смысле являются "истинными". Ens
creatum есть также intellectus humanus, который как данная богом человеку
способность является достойным его idea. Но рассудок удовлетворяет
требованиям идеи только благодаря тому, что он в своих предложениях
осуществляет приравнивание мысли к вещи, которая, в свою очередь,
сообразуется с idea. Возможность истины человеческого познания, если все
сущее является "сотворенным", основывается на том, что вещь и предложение
равным образом отвечают требованиям идеи и поэтому соотносятся друг с
другом в единстве божественного созидания. Veritas как adaequatio rei
[creandae] ad intellectum [divinum] дает свободу для veritas как adaequatio
intellectus [humani] ad rem [creatam]. Veritas в сущности всегда
подразумевает convenientia, соглашение сущего - как сотворенного - с
творцом, "согласие" на основе согласованности божественного порядка.
Но этот порядок, если выбросить из него идею сотворения мира, можно
представить себе, наконец, в общей и неопределенной форме так же, как
мировой порядок.
Вместо теологического представления о творческом акте предполагается
планомерность всех предметов через мировой разум, который сам устанавливает
себе законы, а поэтому и претендует на непосредственную доступность своих
свершении (на то, что считают "логическим"). То, что истинность предложения
состоит в правильности высказывания, больше не требует никакого особого
обоснования. Даже и в том случае, когда делают напрасные попытки объяснить
происхождение правильности, ее ставят условием как сущность истины.
Подобным образом предметная истина означает совпадение наличной вещи с
"разумным" понятием ее сущности. Создается видимость, что это определение
сущности истины как будто бы остается независимым от толкования сущности
бытия всего сущего, которое включает в себя соответствующее толкование
сущности человека как носителя и исполнителя. Так формула сущности истины
(veritas est adaequ-atio intellectus et rei) приобретает свою ясную для
всех обычную значимость.
Во власти простоты данного понятия истины едва обращают внимание на эту
простоту как нечто само собою разумеющееся в его существе: также
воспринимают как нечто само собою разумеющееся и то, что истина имеет свою
противоположность и что имеется также неистина. Неистинность предложения
(неправильность) есть несогласованность высказывания с вещью. Неистинность
вещи (неподлинность) означает несовпадение сущего со своей сущностью.
Неистинность можно каждый раз понимать как несовпадение.
Последнее выпадает из сущности истины. Поэтому там где имеет значение
восприятие чистой сущности истины, неистинность, как противоположность
истины, может быть устранена. Но требуется ли вообще особое освещение
сущности истины? Не достаточно ли представлена чистая сущность истины в том
общезначимом понятии, которое не обременено никакой теорией и защищено
своей простотой.
что оно подразумевает и о чем говорит, согласуется с вещью, о которой
высказывается данное суждение. Также и здесь мы говорим: Это правильно. Но
теперь уже правильно является не вещь, а предложение.
Будь это вещь или предложение, истинно то, что правильно, истинное - это
согласующееся. Быть истинным и истина означают здесь согласованность, а
именно согласованность двоякого рода: с одной стороны, совпадение вещи с
тем, что о ней мыслилось раньше, и с другой стороны, совпадение мыслимого в
высказывании с вещью. Этот двойственный характер согласования отражает
традиционное определение сущности истины: veritas est adaequatio rei et
intellectus. Это может означать: Истина есть приравнение вещи к познанию.
Но это может также говорить следующее: Истина есть приравнение познания к
вещи. Действительно, приведенное определение сущности обычно дают в
формуле: veritas est adaequatio intellectus ad rem.
Однако, так понимаемая истина, истина предложения, возможна только на
основе истины вещей: adaequatio rei ad intellectum. Оба понятия сущности
veritas всегда подразумевают ориентацию по ... и мыслят вместе с тем истину
как правильность. Однако речь идет не о простом переходе одного в другое.
Более того, intellectus и res - в каждом отдельном случае имеется в виду
различное. Чтобы убедиться в этом, мы должны свести привычную формулу,
принятую для определения понятия истины к ее ближайшему (средневековому)
источнику. "Veritas als adaequatio rei ad intellectum" - заключает в себе
не трансцендентную идею Канта, согласно которой "предметы считаются с нашим
познанием", - эта идея возникла уже позднее и стала возможной лишь
благодаря признанию субъективности человеческого существа, - а
теологическую веру христианства в то, что вещи, если они существуют в том
виде, каковы они суть, существуют только постольку, поскольку они, будучи
когда-то созданы, как таковые (ens creatum), соответствуют предначертанной
в intellectus divinus, т.е. в духе божием, idea, и поэтому отвечают
требованиям идеи (правильны) и в этом смысле являются "истинными". Ens
creatum есть также intellectus humanus, который как данная богом человеку
способность является достойным его idea. Но рассудок удовлетворяет
требованиям идеи только благодаря тому, что он в своих предложениях
осуществляет приравнивание мысли к вещи, которая, в свою очередь,
сообразуется с idea. Возможность истины человеческого познания, если все
сущее является "сотворенным", основывается на том, что вещь и предложение
равным образом отвечают требованиям идеи и поэтому соотносятся друг с
другом в единстве божественного созидания. Veritas как adaequatio rei
[creandae] ad intellectum [divinum] дает свободу для veritas как adaequatio
intellectus [humani] ad rem [creatam]. Veritas в сущности всегда
подразумевает convenientia, соглашение сущего - как сотворенного - с
творцом, "согласие" на основе согласованности божественного порядка.
Но этот порядок, если выбросить из него идею сотворения мира, можно
представить себе, наконец, в общей и неопределенной форме так же, как
мировой порядок.
Вместо теологического представления о творческом акте предполагается
планомерность всех предметов через мировой разум, который сам устанавливает
себе законы, а поэтому и претендует на непосредственную доступность своих
свершении (на то, что считают "логическим"). То, что истинность предложения
состоит в правильности высказывания, больше не требует никакого особого
обоснования. Даже и в том случае, когда делают напрасные попытки объяснить
происхождение правильности, ее ставят условием как сущность истины.
Подобным образом предметная истина означает совпадение наличной вещи с
"разумным" понятием ее сущности. Создается видимость, что это определение
сущности истины как будто бы остается независимым от толкования сущности
бытия всего сущего, которое включает в себя соответствующее толкование
сущности человека как носителя и исполнителя. Так формула сущности истины
(veritas est adaequ-atio intellectus et rei) приобретает свою ясную для
всех обычную значимость.
Во власти простоты данного понятия истины едва обращают внимание на эту
простоту как нечто само собою разумеющееся в его существе: также
воспринимают как нечто само собою разумеющееся и то, что истина имеет свою
противоположность и что имеется также неистина. Неистинность предложения
(неправильность) есть несогласованность высказывания с вещью. Неистинность
вещи (неподлинность) означает несовпадение сущего со своей сущностью.
Неистинность можно каждый раз понимать как несовпадение.
Последнее выпадает из сущности истины. Поэтому там где имеет значение
восприятие чистой сущности истины, неистинность, как противоположность
истины, может быть устранена. Но требуется ли вообще особое освещение
сущности истины? Не достаточно ли представлена чистая сущность истины в том
общезначимом понятии, которое не обременено никакой теорией и защищено
своей простотой.
|
|