Скачать 72.08 Кбайт
Кант и проблема метафизики
Дрязгунов
О сущности истины пойдет речь. Для вопроса об истине безразлично, идет ли
речь в том или ином случае об истине практического, жизненного опыта или
экономического расчета; это может быть истина технического порядка или
истина, характеризующая политический ум, в частности, та или иная истина
может относиться к сфере художественного творчества, это может быть даже
истина мысленного воспоминания или культурной веры. Вопрос о сущности
оставляет все это в стороне и затрагивает только то, что отличает всякую
истину как таковую.
Но не соскальзываем ли мы с вопросом о сущности в пустоту всеобщего, от
которого задыхается всякое мышление? И не показывает ли это соскальзывание
при такого рода вопросах беспочвенность всей философии? Ведь обращенное к
действительности мышление, если оно имеет глубокие корни, должно прежде
всего - и без всяких отступлений - устремиться к тому, чтобы повернуть
действительную истину, служащую для нас на сегодняшний день мерилом и
точкой опоры, против путаницы мнений и вычислительных операций. Что может
дать действительной необходимости отрешенный от всякой действительности
("абстрактный") вопрос о сущности истины? Не является ли вопрос о сущности
самым несущественным и ни к чему не обязывающим вопросом? Никто не уйдет от
настойчивой убедительности этих сомнений.
Никто не смеет просто так игнорировать настойчивую серьезность этих
сомнений. Но кто стоит за этими сомнениями? "Здравый" человеческий
рассудок. Он стучит в дверь, за которой скрывается осязаемая полезность, и
усердствует против знания о сущности сущего, которое как существенное
знание с давних пор называется "философией".
Обыденный человеческий рассудок имеет свою собственную необходимость: он
утверждает свое право с помощью только ему одному подвластного оружия. Это
- ссылка на свои претензии и сомнения как на нечто "само собою
разумеющееся". Но философия никогда не сможет опровергнуть обыденный
рассудок, так как он глух к ее языку. Она не посмеет пожелать когда-нибудь
его опровергнуть, потому что обыденный рассудок слеп, чтобы видеть то, что
она открывает взору, созерцающему сущность.
Вот почему мы считаем, что находимся в согласии с обыденным рассудком,
поскольку полагаем, что уверены в многообразных "истинах" жизненного опыта
и поведения, научного исследования, художественного воображения и веры. Мы
сами поощряем сопротивление "само собою разумеющегося" против всякого
притязания со стороны сомнения.
Поэтому, если уж и должен быть поставлен вопрос об истине, то он требует
ответа на вопрос, где мы находимся на сегодняшний день. Хотят знать, как
обстоит дело с нами. Вопрошают о цели, которая поставлена перед человеком в
его истории и перед историей. Хотят обладать действительной "истиной".
Следовательно, опять-таки истиной!
Те, которые взывают к действительной "истине", по-видимому, уже все-таки
знают, что такое истина вообще. Или же знают об этом "по чувству" или "в
общем"? Однако не будет ли такое "примерное" знание и такое безразличие еще
беднее, чем простое незнание сущности истины?
1. Привычное понятие истины
Что же понимают под "истиной"? Под этим возвышенным и в то же время стертым
и тупым словом "истина" имеется в виду то, что делает истинное истинным.
Что представляет собою нечто истинное? Мы говорим, например: "Принять
участие в осуществлении этой задачи - истинная радость". Мы имеем в виду:
это неподдельная, действительная радость. Истинное, это - действительное.
Так мы говорим о неподдельном золоте в отличие от фальшивого. Фальшивое
золото в действительности не то, чем оно кажется. Оно - только "кажимость"
и поэтому недействительно. Недействительное обычно противопоставляется
действительному. Но ведь мнимое золото - это также нечто действительное.
Поэтому скажем яснее: действительное золото это - настоящее золото.
"Действительно" же как то, так и другое, как настоящее золото, так, и не в
меньшей мере, и имеющее хождение ненастоящее. Следовательно, истинность
настоящего золота не может быть уже оправдана его действительностью. Снова
возникает вопрос: что называется в данном случае истинным и настоящим?
Настоящее золото это такое действительное, действительность которого
согласуется с тем, что мы "собственно" уже заранее всегда понимаем под
словом "золото". И, наоборот, там, где мы предполагаем фальшивое золото, мы
говорим: Здесь что-то не то. Напротив же, относительно того, что является
тем, "что оно есть", мы замечаем: Это то. Вещь та. Однако слово "истинный"
мы относим не только к действительной радости, настоящему золоту, сущему;
истинным мы называем не только все сущее, но истинным или ложным мы
называем прежде всего наши высказывания о сущем, которое само по своему
характеру может быть настоящим или ненастоящим, выступая в той или иной
форме в своей действительности.
О сущности истины пойдет речь. Для вопроса об истине безразлично, идет ли
речь в том или ином случае об истине практического, жизненного опыта или
экономического расчета; это может быть истина технического порядка или
истина, характеризующая политический ум, в частности, та или иная истина
может относиться к сфере художественного творчества, это может быть даже
истина мысленного воспоминания или культурной веры. Вопрос о сущности
оставляет все это в стороне и затрагивает только то, что отличает всякую
истину как таковую.
Но не соскальзываем ли мы с вопросом о сущности в пустоту всеобщего, от
которого задыхается всякое мышление? И не показывает ли это соскальзывание
при такого рода вопросах беспочвенность всей философии? Ведь обращенное к
действительности мышление, если оно имеет глубокие корни, должно прежде
всего - и без всяких отступлений - устремиться к тому, чтобы повернуть
действительную истину, служащую для нас на сегодняшний день мерилом и
точкой опоры, против путаницы мнений и вычислительных операций. Что может
дать действительной необходимости отрешенный от всякой действительности
("абстрактный") вопрос о сущности истины? Не является ли вопрос о сущности
самым несущественным и ни к чему не обязывающим вопросом? Никто не уйдет от
настойчивой убедительности этих сомнений.
Никто не смеет просто так игнорировать настойчивую серьезность этих
сомнений. Но кто стоит за этими сомнениями? "Здравый" человеческий
рассудок. Он стучит в дверь, за которой скрывается осязаемая полезность, и
усердствует против знания о сущности сущего, которое как существенное
знание с давних пор называется "философией".
Обыденный человеческий рассудок имеет свою собственную необходимость: он
утверждает свое право с помощью только ему одному подвластного оружия. Это
- ссылка на свои претензии и сомнения как на нечто "само собою
разумеющееся". Но философия никогда не сможет опровергнуть обыденный
рассудок, так как он глух к ее языку. Она не посмеет пожелать когда-нибудь
его опровергнуть, потому что обыденный рассудок слеп, чтобы видеть то, что
она открывает взору, созерцающему сущность.
Вот почему мы считаем, что находимся в согласии с обыденным рассудком,
поскольку полагаем, что уверены в многообразных "истинах" жизненного опыта
и поведения, научного исследования, художественного воображения и веры. Мы
сами поощряем сопротивление "само собою разумеющегося" против всякого
притязания со стороны сомнения.
Поэтому, если уж и должен быть поставлен вопрос об истине, то он требует
ответа на вопрос, где мы находимся на сегодняшний день. Хотят знать, как
обстоит дело с нами. Вопрошают о цели, которая поставлена перед человеком в
его истории и перед историей. Хотят обладать действительной "истиной".
Следовательно, опять-таки истиной!
Те, которые взывают к действительной "истине", по-видимому, уже все-таки
знают, что такое истина вообще. Или же знают об этом "по чувству" или "в
общем"? Однако не будет ли такое "примерное" знание и такое безразличие еще
беднее, чем простое незнание сущности истины?
1. Привычное понятие истины
Что же понимают под "истиной"? Под этим возвышенным и в то же время стертым
и тупым словом "истина" имеется в виду то, что делает истинное истинным.
Что представляет собою нечто истинное? Мы говорим, например: "Принять
участие в осуществлении этой задачи - истинная радость". Мы имеем в виду:
это неподдельная, действительная радость. Истинное, это - действительное.
Так мы говорим о неподдельном золоте в отличие от фальшивого. Фальшивое
золото в действительности не то, чем оно кажется. Оно - только "кажимость"
и поэтому недействительно. Недействительное обычно противопоставляется
действительному. Но ведь мнимое золото - это также нечто действительное.
Поэтому скажем яснее: действительное золото это - настоящее золото.
"Действительно" же как то, так и другое, как настоящее золото, так, и не в
меньшей мере, и имеющее хождение ненастоящее. Следовательно, истинность
настоящего золота не может быть уже оправдана его действительностью. Снова
возникает вопрос: что называется в данном случае истинным и настоящим?
Настоящее золото это такое действительное, действительность которого
согласуется с тем, что мы "собственно" уже заранее всегда понимаем под
словом "золото". И, наоборот, там, где мы предполагаем фальшивое золото, мы
говорим: Здесь что-то не то. Напротив же, относительно того, что является
тем, "что оно есть", мы замечаем: Это то. Вещь та. Однако слово "истинный"
мы относим не только к действительной радости, настоящему золоту, сущему;
истинным мы называем не только все сущее, но истинным или ложным мы
называем прежде всего наши высказывания о сущем, которое само по своему
характеру может быть настоящим или ненастоящим, выступая в той или иной
форме в своей действительности.
|
|