Простота несложного сберегает внутри себя в ее истине загадку всего
великого и непреходящего. Незваная, простота вдруг входит в людей и,
однако, нуждается в том, чтобы вызревать и цвести долго. В неприметности
постоянно одного и того же простота таит свое благословение. А широта
всего, что выросло и вызрело в своем пребывании возле дороги, подает мир. В
немотствовании ее речей, как говорит Эккехардт, старинный мастер в чтении и
жизни. Бог впервые становится Богом.
Однако зов проселка, утешающий и увещевающий, слышится лишь до тех пор,
пока живы люди, которые родились и дышали его воздухом, которые могут
слышать его. Эти люди покорны своему истоку, но они не рабы махинаций. Если
человек не подчинился ладу зова, исходящего от дороги, он напрасно тщится
наладить порядок на земном шаре, планомерно рассчитывая его. Велика
опасность, что в наши дни люди глухи к речам проселка. Шум и грохот
аппаратов полонили их слух, и они едва ли не признают его гласом божиим.
Так человек рассеивается и лишается путей. Когда человек рассеивается,
односложность простоты начинает казаться ему однообразной. Однообразие
утомляет. Недовольным всюду мерещится отсутствие разнообразия. Простота
упорхнула. Ее сокровенная сила иссякла.
Вероятно, быстро уменьшается число тех, кому еще доступна простота -
благоприобретенное достояние. Однако те немногие - они останутся; и так
везде. Питаясь кроткой мощью проселочной дороги, они будут долговечнее, чем
гигантские силы атомной энергии, искусно рассчитанные человеком и
обратившиеся в узы, что сковали его же собственную деятельность.
Настоятельный зов проселка пробуждает в людях вольнолюбие - оно чтит
просторы и от печали в удобном месте не преминет перешагнуть к светлой
радости, что превышает все. Она же отвратит их от той неладности, когда
работают, лишь бы работать, потворствуя ненужному и ничтожному.
Светлая радость ведения цветет в воздухе проселка, меняющемся вместе с
временами года, радость ведения, на первый взгляд нередко кажущаяся
мрачноватой. Это светлое ведение требует особой струнки. Кому она не дана,
тому она навеки чужда. Кому она дана, у тех она от проселка. На пути, каким
бежит проселок, встречаются зимняя буря и день урожая, соседствуют
будоражащее пробуждение весны и невозмутимое умирание осени и видны друг
другу игры детства и умудренная старость. Однако в едином слитном созвучии,
эхо которого проселок неслышно и немо разносит повсюду, куда только заходит
его тропа, все приобщается к радости.
Радость ведения - врата, ведущие к вечному. Их створ укреплен на петлях,
некогда выкованных из загадок здешнего бытия кузнецом-ведуном.
Дойдя до Энрида, проселок поворачивает назад к воротам дворцового сада.
Узенькая лента пути, одолев последний холм, полого спускается к самой
городской стене. Едва белеет полоска дороги в свете мерцающих звезд. Над
дворцом высится башня церкви Св. Мартина. В ночной тьме медленно, как бы
запаздывая, раздаются одиннадцать ударов. Старинный колокол, от веревок
которого горели когда-то ладони мальчика, вздрагивает под ударами молота,
лик которого, угрюмый и потешный, не забудет никто.
С последним ударом колокола еще тише тишина. Она достигает до тех, кто
безвременно принесен в жертву в двух мировых войнах. Простое теперь еще
проще прежнего. Извечно то же самое настораживает и погружает в покой.
Утешительный зов проселочной дороги отчетливо внятен. Говорит ли то душа?
Или мир? Или Бог?
И все говорит об отказе, что вводит в одно и то же. Отказ не отнимает.
Отказ одаривает. Одаривает неисчерпаемой силой простоты. Проникновенный зов
поселяет в длинной цепи истока.
1949

Перевод А. Михайлова



Хайдеггер - О тайне башни со звоном

М. Хайдеггер
О тайне башни со звоном


В рождественское утро, в ранний час, примерно в половине четвертого, в дом
пономаря пришли мальчишки-звонари. Мать уже накрыла на стол и подала кофе с
молоком и печенье. Стол стоял рядом с рождественской елкой, и благоухание
ели и свечей заполнило всю комнату еще со святого вечера. Долгие недели,
если не целый год, радовались мальчики тому, что ожидало их в этот час в
доме пономаря. В чем же таилось очарование этого часа? Конечно, не в том,
что было так вкусно поедать в столь ранний час, войдя в комнату из самой
зимы, среди ночи. Многие из мальчишек у себя дома ели лучше. Волшебство
таилось в чудесной странности дома, в необычности часа, в ожидании звона и
самого торжества.