Однако для новой философской и морально-политической позиции Платона среди беспамятных душ людей в Аиде нет никаких Тиресиев, нет вообще никаких беспамятных людей, нет никакого ужаса и вопиющего безобразия вечного Аида, а есть только неизменный круговорот душ и тел в природе. И вот, – долой Тиресия, долой жестокого и истерического Ахилла, долой всех богов с их вечно смеющимся аморализмом, долой самого Зевса, если этот Зевс блудит со своей Герой на Иде и охает как последний смертный, видя гибель своих любимых героев. Что остается от Гомера после такого рода морально-политической экзекуции? Остаются только высоконравственные религиозные гимны богам и восхваления "добрых" людей.

В-третьих, позицию Платона в отношении Гомера многие считают результатом реакционного образа мышления у Платона. Да, это, действительно, самая настоящая реакция, самая настоящая морально-политическая реакция. Но весь трагизм платоновской эстетики в том и заключается, что свои реакционные утопии он создавал ради реставрации не чего другого, но молодого, сильного и красивого греческого полиса, который навсегда ушел в историю, но который для Платона был так прекрасен своей наивностью, своим домашним, а не промышленным рабовладением и своим гомеризмом. Свободного, независимого, прекрасного и любимейшего Гомера Платону, по злой иронии судьбы, приходилось восстанавливать и воскрешать вполне антигомеровскими средствами, путем сведения Гомера к скучной моралистике. Гомер был бесконечно любим Платоном; но Платон в своей реакционной и реставраторской эстетике перехлестывал даже времена Саламина и Марафона и доходил до проповеди какого-то антигреческого, какого-то египетского жреческого строя с фараонами во главе и с полным запрещением искусству двигаться хотя бы малейшим образом по пути развития. Мы видели выше (стр. 74), что в "Законах" Платон проповедует государство как вечную музыку и пляску – здесь эстетика доведена еще до большей независимости, чем у самого Гомера. Но мы уже встретились с тем, что эта всеобщая эстетизация у Платона есть не более чем проповедь тоталитарного государства, которое, впрочем, и сам Платон называл подлинной и самой настоящей трагедией (выше, стр. 72).

Итак, отношение Платона к Гомеру есть одно из самых ярких проявлений его диалектической эстетики, в которой невозможно определить, где идея и где материя, и трудно разобраться, где бескорыстное, вечно веселое и беззаботное наслаждение красотой и где унылая морально-политическая реакция и реставрация.

9. Другие эпики (особенно Гесиод) и лирики

Платон и Гомер – глубочайшая проблема платоновской эстетики и греческой литературы. Другие греческие поэты и писатели волновали Платона уже гораздо меньше. Однако для полноты обзора всей этой историко-эстетической проблемы необходимо коснуться и оценки Платоном также других писателей.

а) Гесиод оценивается Платоном примерно так же, как и Гомер.

Платон (R. Р. II 377 е) утверждаает, что мифы об Уране и Кроносе, сообщаемые Гесиодом (Theog. 154-181), то есть мифы об оскоплении Урана Кроносом и о низвержении его в Тартар, не годятся для воспитания юношества, равно как и мифы о Кроносе, пожиравшем своих детей, и о низвержении его Зевсом (Theog. 465-490) в воспитательном отношении не могут иметь места (Euthyphr. 6 а). Агафон у Платона (Conv. 195 с) говорит, что Эрос – молодой бог, а не древний космогонический, как то утверждает Гесиод (Theog. 120-122), который должен был бы говорить в данном случае не об Эросе, а о Необходимости. Приводимый Платоном (R. Р. III 390 е) стих о преклонении богов дарами Суда в своем словаре относит тоже к Гесиоду. Нужно заниматься чистой астрономией, а не прикладной (Epin. 990 а), как то утверждал Гесиод в связи со своими сельскохозяйственными советами (Орр. 383-394). Истинное благочестие не должно гнаться за практическими результатами в обыденной жизни (R. P. II 363b), a Гесиод (Орр. 230-237) как раз расписывает разные материальные блага у благочестивых людей. Ни Гомера, ни Гесиода никто не ставил выше золота и никто не вверял им воспитание своих детей (R. Р. X 600 d).

У Платона промелькивает также и положительное отношение к Гесиоду, правда, не в области мифологии. О том, что трудна дорога к добродетелям, но что, когда пройдены трудности, и она становится легкой (Prot. 340 d; Legg. IV 718 е), читаем и у Гесиода (Орр. 189-292). Мысль о том, что зло делается легко, а для добра требуется пот (R. Р. II 364 с), подтверждается в аналогичном тексте из Гесиода (Орр. 288-292), хотя делающие зло склонны иной раз оправдывать себя именно такими стихами из поэтов. Для подтверждения того, что половина может быть больше целого, Платон (R. Р. V 466 с; Legg. III 677 е, 690 е) упоминает Гесиода (Орр. 40-41). Сравнивая лентяев с трутнями, Платон (Legg. X 901 а) тоже ссылается на Гесиода (Орр. 303-305).

Наконец, текст о предпочтении стариками рапсодистов вроде Гомера, где Платон (Legg. Il 658 b-d) тут же упоминает и Гесиода, уже приведен выше (стр.