С точки зрения Платона, "никогда никто из людей не дает никаких законов, но все наши за-, коны даются нам случайностями и разными выпавшими несчастьями. Так, или какая-нибудь война насильно перевертывает весь государственный строй и изменяет законы, или же нужда тяжкой бедности. Да и болезни, – если приключатся заразные, – принуждают делать много нововведений" (IV 709 ab).

в) Какими же мерами Платон предполагает ввести подлинное законодательство и настоящего, прекрасного законодателя? Вопреки своему же собственному убеждению, что история есть война всех против всех и что все законы и законодатели являются чистейшей случайностью, он вдруг проповедует ни с того ни с сего идеального царя и идеального законодателя, причем термин "тиран" теперь уже его совсем не коробит, как коробил в "Государстве":

"Дайте мне государство с тираническим строем. Пусть тиран будет молод, памятлив, способен к ученью, мужествен и от природы величествен; кроме того, душа этого тирана должна обладать теми свойствами, которые, как мы сказали раньше, являются следствием каждой из частей добродетели. Только при этом условии полезна наличность остальных его качеств" (IV 709 е – 710 а; ср. 710 с). "Прибавь: [тиран] счастливый, но ни в чем другом счастливый, как в том, что во время его владычества появится законодатель, достойный хвалы и какая-то случайность сведет их воедино. Если это произойдет, то совершенно почти все, что делает он, когда хочет, чтобы какое-либо государство особенно преуспевало" (710 с). "Наилучшее государство может возникнуть из тирании благодаря выдающемуся законодателю и благопристойному тирану" (710 d).

Спрашивается: откуда Платон вдруг сразу заполучил идеального тирана и идеального законодателя? Его собственный пессимистический историзм отнюдь не давал ему никакого права на теорию подобного рода идеальных правителей. Тем не менее у Платона это есть. В "Государстве" тоже производила довольно странное впечатление его теория о том, что все правители должны быть философами, а все философы – правителями (R. Р. V 473 d). Но то, что мы находим в "Законах", превосходит всякие ожидания и является полнейшей фантастикой. Тут проповедуется не только правление идеального царя и идеального законодателя, но и вообще власть принадлежит только мудрым, только насадителям чистого разума (III 689 cd).

И как же проявляется эта идеальная власть? Так, что для личной жизни гражданина не остается ровно никакого места. Устанавливаются строжайшие законы решительно для всех мелочей человеческой жизни, для пиршеств и попоек (II 652 а, 666 а, 674 ab), для шуток, насмешек и детских игр (VII 797 а-с, XI 935 d), для брака и половых отношений (VI 772 d – 776 а), даже для величины сосудов (V 746 е – 747 а), не говоря уже о законах для плясок и пения (VII 799 а – 800 а). Проповедуется своеобразное общее землевладение: вся земля принадлежит государству, отдельные земельные участки распределяются по жребию и наследуются наиболее любимыми из детей, если не вмешается государство; земельных участков должно быть только 5040, и цифра эта регулируется при помощи колониальной политики (V 740 а-е) ; строго устанавливаются пределы бедности и богатства (744 е). Нищие высылаются из государства (736 а). Шпионство и доносы трактуются как прямая обязанность граждан (V 745 а, IX 856 с, X 907 de, 910 с). Критика законов допускается только со стороны старых людей (I 634 е). И вообще абсолютным владыкой всего государственного и общественного строя, несмотря на все оговорки, является только законодатель.

5. Уточнение вопроса о рабстве

Платон в "Законах" (в противоположность "Государству"), вообще говоря, признает рабство, но это рабство, несомненно, обладает более мягкими чертами, чем это можно представить себе на основании других источников.

а) В своей основной идеологии рабовладения (Legg. VI 776 b – 778 а) Платон прямо объявляет, что "надо обладать наилучшими и наиболее расположенными к нам рабами" (776 d). Здесь ставится под вопрос даже и необходимость и даже самая возможность разграничения рабов и свободных (777 b):

"Раз человек есть существо с тяжелым нравом и трудно воспитываемое, то ясно, что он вовсе не захочет быть и стать пригодным и для этого неизбежного разграничения, то есть чтобы на самом деле были разграничены рабы и свободные господа".

Платона весьма коробят существовавшие в его время разногласия в оценке рабов (776 е – 777 а):

"В самом деле: многие рабы оказались, в смысле всяческой добродетели, лучше наших братьев и сыновей, так как спасли своих господ, их достояние и целые жилища. Мы знаем, что именно это иной раз рассказывают о рабах... Однако утверждают и обратное, то есть, что душа рабская не имеет ничего здравого; что никогда не должен человек, обладающий разумом, доверять этой породе людей. Это выразил и самый мудрый из наших поэтов, говоря о Зевсе [Od. XVII, 322-323 Верес.]:

Лишь половину цены оставляет широкоглядящий
Зевс человеку, который на рабские дни осужден им.

Стало быть, люди держатся различных воззрений: одни ни в чем не доверяют породе рабов; одни "воздействуют на душу рабов, – точно это порода зверей, – стрекалом и бичами и не трижды, но многократно.