Именно, по Платону, софист есть прежде всего рыболов, или удильщик. Этот удильщик относится к искусству приобретающему, а не производящему (219 а-d), овладевающему, а не меновому (219 d), к искусству охоты, а не борьбы (219 е), за одушевленными существами, то есть животными (219 е – 220 а), а именно за плавающими в воде, но не сухопутными (220 а), то есть водными (рыболовство), а не воздушными (птицеловство) (220 b), которых ловят при помощи удара, а не сетей (220 b-d), днем, а не ночью (222 d), при помощи крючков (220 de), снизу вверх, а не наоборот (221 а). Далее, софист и рыбак расходятся между собою в том отношении, что первый охотится за сухопутными существами, а не водными (221 b – 222 b). В дальнейшем имеется в виду охота за человеком, а не за животными (222 с) и притом не при помощи насилия, но при помощи убеждения (222 cd), частным образом, а не всенародно (222 d), в целях денежной награды, а не приношения подарков (222 de), a также в целях якобы добродетели, а не получения удовольствия (223 а). Это и есть первое подлинное определение софистики (223 b).

Итак, определение софистики дается в этом диалоге Платона исключительно при помощи символа охоты и отдельных ее элементов.

б) В результате характеристики софиста как добычи для правильного философского исследования он именуется "изворотливым животным", которое нужно хватать не одной рукой, но обеими руками, "гоняясь" за ним по его "следам" (226 ab). Давая такое определение, Платон в дальнейшем предполагает строго следовать за избранным им "методом речи" (227 а), еще раз подчеркивая важность охоты (227 b), a также избрания правильного "пути" словесного научения (229 е). Когда же он рассуждает о чистоте души, то такого исправителя души он стесняется назвать софистом, потому что софист имеет такое же отношение к подлинному философу, как волк к собаке (231 а). Здесь, конечно, в сознании Платона мелькают образы охоты, как и в тех дальнейших словах, где Платон высказывает опасение "упустить зверя" или стремление "схватить" его как "добычу", "преследуя" его вплоть до "поимки" (235 а-с). Заметим при этом, что подлинное определение софиста производится в диалоге путем последовательной и дробной дихотомии, а самый этот метод дихотомии Платон тоже мыслит как некоего рода умственную охоту (235 d).

Подчеркивается, что при самом подробном определении софиста, он "хорошо и хитро ушел" в трудно исследуемое место, так что Платон чувствует себя здесь "на пути самого трудного исследования" (236 d; ср.: 239 с, 241 bс, 243 d). Продолжая- двигаться по своему "пути исследования" (249 е), Платон вдруг обнаруживает, что софист "укрылся" действительно в невидимое и непроходимое место, а именно в область не-сущего (254 а), каковую и надо теперь исследовать ради определения софиста (258 b). Следовательно, знаменитая диалектика пяти категорий в "Софисте" (кратко о ней – 255 е, 259 а, 260 а), основанная на привлечении не-сущего как сущего, есть для Платона не что иное, как опять-таки охота за истиной. Получается, что род софистов "неуловим"; и если нельзя "связать" софиста в данном месте, то надо связывать его в другом месте (261 а), "преследуя" характерное для него общее свойство и находя то, что для него специфично (264 е). "Охотничью" природу софиста Платон еще раз называет буквально способом в самом конце диалога (265 а).

Таким образом, весь диалог "Софист", с начала и до конца, пронизан одним общим символом искания истины и разоблачения лжи, именно символом охоты.

11. Символ охоты в связи с предыдущими эстетическими символами

Объективно-идеалистическая эстетика Платона построена не на абстрактных понятиях, но на самых обыкновенных социально-исторических и общественно-политических симпатиях и антипатиях Платона. Сама платоновская идея, по методу своего конструирования, оставаясь вполне духовной, вполне умственной, вполне чистой от всякой материальности, тем не менее по типу своего конструирования и по принципам своего функционирования только и понимается материально, только и понимается телесно, соматически.

Попробуем привести в логический порядок все эти платоновские чувственные, телесные, материальные символы, которые определяют его эстетику, которые разбросаны у него в беспорядочном виде и которые мы с большим трудом собирали и унифицировали при помощи разного рода тонких филологических методов.

Прекрасное есть вечная идея, которая тоже требует вечной любви от всего, что ей подчинено, и которая в результате этого предстает перед нами в виде пластических фигур, в виде скульптурных изваяний, пронизанных светом и любовью. Но как достигнуть такой идеи? Прежде всего надо за ней охотиться. Ведь для эмпирического человеческого наблюдения она рассыпана и разбросана по бесчисленному количеству вещей, живых существ, всякого рода тел и душ людей и событий, всякого рода произведений науки и искусства. Нужно выслеживать отсветы вечной красоты во всех этих предметах, нужно преследовать их, нужно гоняться за ними, нужно выслеживать ее следы, нужно пользоваться соответствующим оружием и дрессированными животными, нужно ловить ее, схватывать ее и уже потом любоваться ею.