И так ли уж резко отличается повествование Гомера от того прозаического изложения "Илиады", которое Платон предлагает вместо Гомера?! Казалось бы, с точки зрения теории подражания очень мало разницы между таким текстом, где изображаемый герой говорит и действует от себя, и таким поэтическим текстом, в котором собственные речи героев отсутствуют, а все речи и действия героев поэт излагает от своего лица. Эти и другие сомнения и недоговоренности заставили Платона много раз возвращаться к своей теории подражания, уточнять ее основной тезис и вносить разного рода дополнения.

О том, какова логическая структура такого ниспровергаемого Платоном подражания, говорят "Кратил" и "Софист". А о том, какова логическая структура правильно понимаемого подражания, читаем в книге X "Государства". Остановимся пока на этих диалогах.

3. Объективистическая концепция

а) Основная концепция подражания, изложенная в "Кратиле", может быть выражена очень кратко. Прежде всего подражание мыслится здесь исключительно физически, – как, например, в том случае, когда мы для обозначения верха поднимаем руки вверх. То же самое относится и к именам, хотя, по Платону, имя отнюдь не исчерпывается только одним физическим звучанием и подражанием каким-нибудь именуемым вещам (423 ab). Это было бы бессмысленным звукоподражанием или вообще звуковым движением, подобно тому как и в живописи подражание чему бы то ни было при помощи красок само по себе ровно ничего не говорит о том предмете, которому живописец подражает. Кукарекать по-петушиному или блеять по-овечьи еще не значит создавать самые имена петухов или овец (423 cd). Основное учение Платона сводится к тому, что если имена и можно рассматривать как подражания, то это – подражания не физическим сторонам вещей и предметов, но их сущности (423 е – oysia), и потому первыми наименователями вещей были сами боги (423 е – 425 е). Здесь появляется у Платона та весьма ясная категория сущности, которая в III книге "Государства" как раз почти не представлена.

Категория сущности, по Платону, осмысливает пустые физические звуки, направляет их в сторону определенных предметов, и звуки действительно становятся не просто сотрясением воздуха, но осмысленным наименованием предметов. Этим только подчеркивается субъективизм теории подражания в III книге "Государства", хотя объективная направленность подражания здесь все же и допускалась. После "Кратила" становится совершенно ясно, что подражание в чистом виде у Платона не содержит в себе ровно никаких осмысливающих актов, и для того чтобы подражание включило в себя объективирующий и реально репрезентирующий акт, то есть относилось бы к какому-нибудь объекту, его выражало и отражало бы, – ему подражало бы, – для этого необходима объективно-осмысленная сущность самих предметов, без которой вообще становится неизвестным, чему именно служит подражание, то есть чему именно оно подражает. Другими словами, если сущности вообще не принимаются во внимание, подражание перестает быть подражанием и превращается в смутный психический процесс, насквозь произвольный, бессмысленный и никуда не направленный. Это, несомненно, вносит ясность в концепцию III книги "Государства"; и вследствие этого становятся гораздо более понятными нападки Платона на подражание в "Государстве".

б) Несколько шире, хотя и не без противоречий, ставится вопрос о подражании в "Софисте". Как мы видели выше (стр. 22), Платон все искусства делит здесь на образные и приобретательные. При этом образные искусства Платон основывает на подражании, так что творчество образов и подражание у него отождествляются. В данном случае подражание, таким образом, обладает, вопреки "Кратилу", определенной объективно репрезентирующей и объективно направленной природой. Однако – и это мы тоже отметили при изложении "Кратила" (стр. 36) – Платон отнюдь не удерживается на этой объективистической позиции.

Образное искусство он делит в "Софисте" (выше, стр. 25) на уподобительное и фантастическое, воображаемое, называя уподобительное тоже подражанием, но – в смысле буквального воспроизведения размеров (имеется в виду живопись). Здесь вносится неожиданный оттенок, а именно подражание пространственному предмету не может, как оказывается, содержать никакой перспективы, поскольку перспектива есть наше субъективное представление и никаким размерам объективного предмета не соответствует. Перспектива, стало быть, судя по "Софисту", "фантастична", но не "уподобительна". Конечно, в конце концов это вопрос чисто терминологический; и если бы под подражанием пространственным предметам Платон действительно понимал отсутствие перспективы в живописи, то мы в таком простом виде и запомнили бы учение Плагона. Но обнаруживается, что в "Софисте" есть еще другое определение подражания, вернее, третье – так как, с одной стороны, уже все образное творчество было объявлено подражанием, а потом оказалось, что подражанием нужно называть только такие произведения искусства, которые лишены перспективы.