Скачать 56.34 Кбайт
Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах
Однако мы повсюду обнаруживаем, что
личность Бога объявляется непостижимой и не допускающей какого бы то ни
было объяснения, что, впрочем, совершенно верно, если считать единственно
соответствующими разуму те абстрактные системы, в которых личность вообще
допущена быть не может; это служит, вероятно, и причиной того, что такая
система приписывается каждому, кто не презирает науку и разум. Мы же,
напротив, полагаем, что именно высшие понятия должны быть доступны ясному
постижению разума, поскольку они только благодаря этому могут стать для нас
действительно своими, воспринятыми нами и навек утвержденными в нас. Более
того, мы идем еще дальше и считаем вместе с Лессингом, что истины
откровения могут принести помощь человеческому роду только в том случае,
если они станут истинами разума. Мы убеждены также, что разума вполне
достаточно для выявления всех возможных заблуждений (в действительно
духовных предметах) и что методы суда над еретиками совершенно
необязательны в суждении о философских системах. Абсолютный дуализм добра и
зла, перенесенный в историю, согласно которому во всех явлениях и созданиях
человеческого духа господствует либо одно, либо другое начало и существуют
только две системы и две религии, абсолютно благая и абсолютно дурная,
мнение, что все началось с чистого и праведного, а дальнейшее развитие
(которое было ведь необходимо, чтобы полностью открыть отдельные стороны,
содержащиеся в первом единстве, а тем самым и само это единство) вело лишь
к испорченности и искажению,- все это воззрение служит, правда, в критике
мощным мечом Александра, способным повсюду без всяких усилий разрубить
гордиев узел, но вводит в историю весьма нелиберальную и ограничивающую
точку зрения. Существовало время, предшествовавшее упомянутому разделению,
существовали мировоззрение и религия хотя и противоположные абсолютной
религии, но возникшие из собственной основы, а не из искажения первой. В
историческом понимании святилище столь же изначально, как христианство, и
хотя служит только основой и базисом высшего, но не выведено из чего-либо
другого.
Эти размышления возвращают нас к нашей исходной точке. Система,
противоречащая самым священным чувствам, душе и нравственному сознанию, не
может - по крайней мере в этом ее аспекте - называться системой разума, ее
можно назвать только системой неразумия. Напротив, система, в которой разум
действительно познавал бы самого себя, должна сочетать все требования духа
и сердца, самого возвышенного нравственного чувства и самого строгого
разума. Полемика против разума и науки допускает, правда, известную
благородную склонность к общим местам, которая обходит точные понятия,
вследствие чего мы с большей легкостью догадываемся о скрытых в ней
намерениях, нежели об ее определенном смысле. Однако мы опасаемся, что,
даже постигнув его, мы не нашли бы в нем ничего заслуживающего внимания.
Ибо, как мы ни чтим разум, мы тем не менее не верим, например, в то, что с
помощью чистого разума можно стать добродетельным, героем или вообще
великим человеком; не верим даже в то, что - повторяя известное утверждение
- человеческий род продолжается благодаря разуму. Только в личности есть
жизнь; и всякая личность покоится на темной основе, которая, следовательно,
должна быть и основой познания. Однако только разум формирует и возвышает
до акта то, что скрыто в этой основе и содержится в ней лишь potentialiter.
Это может произойти только посредством разделения, следовательно,
посредством науки и диалектики, которые, как мы убеждены, одни лишь
утвердят и навсегда упрочат в сознании систему, появлявшуюся чаще, чем мы
думаем, но постоянно исчезавшую, носившуюся перед взором всех, но никем еще
полностью не охваченную. Подобно тому как в обыденной жизни мы по существу
доверяем лишь сильному рассудку и меньше всего верим в чуткость тех, кто
постоянно выставляет свои чувства напоказ, так и там, где речь идет об
истине и познании, самость, достигшая только чувства, не способна вызвать
наше доверие. Чувство прекрасно, пока оно остается в основе, но не тогда,
когда оно становится явным, хочет стать сущностью и властвовать над всем.
Если, как прекрасно заметил Франц Баадер, влечение к познанию в
значительной степени допускает аналогию с влечением к воспроизведению, то и
в познании есть нечто подобное пристойности и стыдливости, но вместе с тем
также непристойность и бесстыдство, своего рода похотливое вожделение,
которое бросается на все без серьезности и любви, без желания созидать и
творить. Связь нашей личности есть дух, и если только действенное
соединение обоих начал может стать созидающим и порождающим, то действенным
началом каждого порождающего и творящего искусства или науки является
вдохновение в собственном смысле слова. Каждое вдохновение выражается
определенным образом; существует и такое вдохновение, которое находит свое
выражение во влечении к искусству диалектики, подлинно научное вдохновение.
личность Бога объявляется непостижимой и не допускающей какого бы то ни
было объяснения, что, впрочем, совершенно верно, если считать единственно
соответствующими разуму те абстрактные системы, в которых личность вообще
допущена быть не может; это служит, вероятно, и причиной того, что такая
система приписывается каждому, кто не презирает науку и разум. Мы же,
напротив, полагаем, что именно высшие понятия должны быть доступны ясному
постижению разума, поскольку они только благодаря этому могут стать для нас
действительно своими, воспринятыми нами и навек утвержденными в нас. Более
того, мы идем еще дальше и считаем вместе с Лессингом, что истины
откровения могут принести помощь человеческому роду только в том случае,
если они станут истинами разума. Мы убеждены также, что разума вполне
достаточно для выявления всех возможных заблуждений (в действительно
духовных предметах) и что методы суда над еретиками совершенно
необязательны в суждении о философских системах. Абсолютный дуализм добра и
зла, перенесенный в историю, согласно которому во всех явлениях и созданиях
человеческого духа господствует либо одно, либо другое начало и существуют
только две системы и две религии, абсолютно благая и абсолютно дурная,
мнение, что все началось с чистого и праведного, а дальнейшее развитие
(которое было ведь необходимо, чтобы полностью открыть отдельные стороны,
содержащиеся в первом единстве, а тем самым и само это единство) вело лишь
к испорченности и искажению,- все это воззрение служит, правда, в критике
мощным мечом Александра, способным повсюду без всяких усилий разрубить
гордиев узел, но вводит в историю весьма нелиберальную и ограничивающую
точку зрения. Существовало время, предшествовавшее упомянутому разделению,
существовали мировоззрение и религия хотя и противоположные абсолютной
религии, но возникшие из собственной основы, а не из искажения первой. В
историческом понимании святилище столь же изначально, как христианство, и
хотя служит только основой и базисом высшего, но не выведено из чего-либо
другого.
Эти размышления возвращают нас к нашей исходной точке. Система,
противоречащая самым священным чувствам, душе и нравственному сознанию, не
может - по крайней мере в этом ее аспекте - называться системой разума, ее
можно назвать только системой неразумия. Напротив, система, в которой разум
действительно познавал бы самого себя, должна сочетать все требования духа
и сердца, самого возвышенного нравственного чувства и самого строгого
разума. Полемика против разума и науки допускает, правда, известную
благородную склонность к общим местам, которая обходит точные понятия,
вследствие чего мы с большей легкостью догадываемся о скрытых в ней
намерениях, нежели об ее определенном смысле. Однако мы опасаемся, что,
даже постигнув его, мы не нашли бы в нем ничего заслуживающего внимания.
Ибо, как мы ни чтим разум, мы тем не менее не верим, например, в то, что с
помощью чистого разума можно стать добродетельным, героем или вообще
великим человеком; не верим даже в то, что - повторяя известное утверждение
- человеческий род продолжается благодаря разуму. Только в личности есть
жизнь; и всякая личность покоится на темной основе, которая, следовательно,
должна быть и основой познания. Однако только разум формирует и возвышает
до акта то, что скрыто в этой основе и содержится в ней лишь potentialiter.
Это может произойти только посредством разделения, следовательно,
посредством науки и диалектики, которые, как мы убеждены, одни лишь
утвердят и навсегда упрочат в сознании систему, появлявшуюся чаще, чем мы
думаем, но постоянно исчезавшую, носившуюся перед взором всех, но никем еще
полностью не охваченную. Подобно тому как в обыденной жизни мы по существу
доверяем лишь сильному рассудку и меньше всего верим в чуткость тех, кто
постоянно выставляет свои чувства напоказ, так и там, где речь идет об
истине и познании, самость, достигшая только чувства, не способна вызвать
наше доверие. Чувство прекрасно, пока оно остается в основе, но не тогда,
когда оно становится явным, хочет стать сущностью и властвовать над всем.
Если, как прекрасно заметил Франц Баадер, влечение к познанию в
значительной степени допускает аналогию с влечением к воспроизведению, то и
в познании есть нечто подобное пристойности и стыдливости, но вместе с тем
также непристойность и бесстыдство, своего рода похотливое вожделение,
которое бросается на все без серьезности и любви, без желания созидать и
творить. Связь нашей личности есть дух, и если только действенное
соединение обоих начал может стать созидающим и порождающим, то действенным
началом каждого порождающего и творящего искусства или науки является
вдохновение в собственном смысле слова. Каждое вдохновение выражается
определенным образом; существует и такое вдохновение, которое находит свое
выражение во влечении к искусству диалектики, подлинно научное вдохновение.
|
|