Скачать 56.34 Кбайт
Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах
Возможность решиться без
каких-либо существенных оснований в пользу А или -А была бы, если сказать
правду, лишь привилегией действовать совершенно неразумно и не лучшим
образом отличала бы человека от известного принадлежащего Буридану
животного, которое, по мнению защитников данного понятия произвола, должно
было, находясь на равном расстоянии между двумя снопами сена одинаковой
величины и одинакового качества, умереть с голоду (поскольку оно было
лишено этой привилегии произвола). Единственное доказательство в пользу
такого понятия состоит в указании на тот факт, что каждый может, например,
по своей воле без всякого основания прижать или вытянуть свою руку; ибо
если утверждать, что он вытягивает руку, чтобы доказать наличие произвола,
то он мог бы ведь доказать то же самое, прижав руку к себе;
заинтересованность в доказательстве этого положения могла его только
побудить предпринять то или другое, следовательно, здесь очевидно
равновесие и т. д. Это - весьма несовершенное доказательство, поскольку от
незнания определяющего основания делается заключение о его несуществовании,
между тем вывод здесь должен был бы быть обратным; ибо именно там, где
обнаруживается незнание, тем несомненнее можно допустить определяемость.
Главное же то, что это понятие привносит совершенную случайность отдельных
поступков и в этом отношении с полным основанием сравнивалось со случайным
отклонением атомов, которое Эпикур измыслил в физике с той же целью, а
именно чтобы избежать фатума. Но случайность невозможна, она противоречит
разуму и необходимому единству целого, и если свободу можно спасти только
при полной случайности поступков, то ее вообще спасти нельзя. Этой системе
равновесия в произволе противополагает себя, и с полным правом, детерминизм
(или предетерминизм по Канту), утверждая эмпирическую необходимость всех
действий на том основании, что каждое из них определено представлениями или
иными причинами, которые относятся к прошлому и при совершении действия уже
не находятся в нашей власти. Обе системы - следствия одной и той же точки
зрения, но, если бы не существовала более высокая, предпочтения, бесспорно,
заслуживала бы вторая. Обеим в равной степени неизвестна та высшая
необходимость, которая одинаково далека от случайности как принуждения или
внешней определяемости и есть внутренняя необходимость, проистекающая из
сущности самого действующего лица. А все поправки, которые пытались внести
в детерминизм, например поправка Лейбница, согласно которой движущие
причины лишь влияют на волю, но не определяют ее, ничего по существу не
дают.
Вообще лишь идеализм возвысил учение о свободе до той области, где оно
только и становится понятным. Согласно этому учению, умопостигаемая
сущность каждой вещи, и в первую очередь человека, находится вне всякой
причинной связи, а также вне всякого времени или над ним. Поэтому она
никогда не может быть определена чем-либо предшествующим ей, поскольку она
сама предшествует всему, что в ней есть или становится - не по времени, а
по понятию - в качестве абсолютного единства, которое всегда должно быть
уже целостным и завершенным, чтобы отдельное действие или определение было
в нем возможно. Мы излагаем кантовское понятие не в полном соответствии с
его словами, а таким образом, как его, по нашему мнению, следует
сформулировать, чтобы сделать его понятным. Если же принять это понятие, то
надо, очевидно, считать правильным и следующее заключение. Свободное
действие следует непосредственно из умопостигаемости в человеке. Однако оно
необходимо есть определенное действие, например, останавливаясь на
ближайшем, доброе или злое. Однако от абсолютно неопределенного к
определенному нет перехода. Если предположить, что умопостигаемая сущность
определяет себя без всякого основания из чистой неопределенности, это
приведет нас опять к рассмотренной выше системе безразличия произвола. Для
того чтобы определить самое себя, она должна уже быть определена в себе, и
не извне, что противоречит ее природе, и не изнутри какой-либо случайной
или эмпирической необходимостью, ибо все это (как психологическое, так и
физическое) ниже ее; но определением для нее должна быть она сама в
качестве своей сущности, т. е. своей собственной природы. Она ведь не есть
некое неопределенное всеобщее, а определена как умопостигаемая сущность
данного человека. К такой определенности отнюдь не относится изречение
determinatio est negatio, поскольку она едина с позицией и понятием самой
сущности, следовательно, собственно говоря, есть сущность в сущности.
каких-либо существенных оснований в пользу А или -А была бы, если сказать
правду, лишь привилегией действовать совершенно неразумно и не лучшим
образом отличала бы человека от известного принадлежащего Буридану
животного, которое, по мнению защитников данного понятия произвола, должно
было, находясь на равном расстоянии между двумя снопами сена одинаковой
величины и одинакового качества, умереть с голоду (поскольку оно было
лишено этой привилегии произвола). Единственное доказательство в пользу
такого понятия состоит в указании на тот факт, что каждый может, например,
по своей воле без всякого основания прижать или вытянуть свою руку; ибо
если утверждать, что он вытягивает руку, чтобы доказать наличие произвола,
то он мог бы ведь доказать то же самое, прижав руку к себе;
заинтересованность в доказательстве этого положения могла его только
побудить предпринять то или другое, следовательно, здесь очевидно
равновесие и т. д. Это - весьма несовершенное доказательство, поскольку от
незнания определяющего основания делается заключение о его несуществовании,
между тем вывод здесь должен был бы быть обратным; ибо именно там, где
обнаруживается незнание, тем несомненнее можно допустить определяемость.
Главное же то, что это понятие привносит совершенную случайность отдельных
поступков и в этом отношении с полным основанием сравнивалось со случайным
отклонением атомов, которое Эпикур измыслил в физике с той же целью, а
именно чтобы избежать фатума. Но случайность невозможна, она противоречит
разуму и необходимому единству целого, и если свободу можно спасти только
при полной случайности поступков, то ее вообще спасти нельзя. Этой системе
равновесия в произволе противополагает себя, и с полным правом, детерминизм
(или предетерминизм по Канту), утверждая эмпирическую необходимость всех
действий на том основании, что каждое из них определено представлениями или
иными причинами, которые относятся к прошлому и при совершении действия уже
не находятся в нашей власти. Обе системы - следствия одной и той же точки
зрения, но, если бы не существовала более высокая, предпочтения, бесспорно,
заслуживала бы вторая. Обеим в равной степени неизвестна та высшая
необходимость, которая одинаково далека от случайности как принуждения или
внешней определяемости и есть внутренняя необходимость, проистекающая из
сущности самого действующего лица. А все поправки, которые пытались внести
в детерминизм, например поправка Лейбница, согласно которой движущие
причины лишь влияют на волю, но не определяют ее, ничего по существу не
дают.
Вообще лишь идеализм возвысил учение о свободе до той области, где оно
только и становится понятным. Согласно этому учению, умопостигаемая
сущность каждой вещи, и в первую очередь человека, находится вне всякой
причинной связи, а также вне всякого времени или над ним. Поэтому она
никогда не может быть определена чем-либо предшествующим ей, поскольку она
сама предшествует всему, что в ней есть или становится - не по времени, а
по понятию - в качестве абсолютного единства, которое всегда должно быть
уже целостным и завершенным, чтобы отдельное действие или определение было
в нем возможно. Мы излагаем кантовское понятие не в полном соответствии с
его словами, а таким образом, как его, по нашему мнению, следует
сформулировать, чтобы сделать его понятным. Если же принять это понятие, то
надо, очевидно, считать правильным и следующее заключение. Свободное
действие следует непосредственно из умопостигаемости в человеке. Однако оно
необходимо есть определенное действие, например, останавливаясь на
ближайшем, доброе или злое. Однако от абсолютно неопределенного к
определенному нет перехода. Если предположить, что умопостигаемая сущность
определяет себя без всякого основания из чистой неопределенности, это
приведет нас опять к рассмотренной выше системе безразличия произвола. Для
того чтобы определить самое себя, она должна уже быть определена в себе, и
не извне, что противоречит ее природе, и не изнутри какой-либо случайной
или эмпирической необходимостью, ибо все это (как психологическое, так и
физическое) ниже ее; но определением для нее должна быть она сама в
качестве своей сущности, т. е. своей собственной природы. Она ведь не есть
некое неопределенное всеобщее, а определена как умопостигаемая сущность
данного человека. К такой определенности отнюдь не относится изречение
determinatio est negatio, поскольку она едина с позицией и понятием самой
сущности, следовательно, собственно говоря, есть сущность в сущности.
|
|