Поэтому умопостигаемая сущность, действуя совершенно свободно и абсолютно,
может действовать лишь в соответствии со своей собственной внутренней
природой, другими словами, действие может следовать из внутренней природы
сущности только по закону тождества и с абсолютной необходимостью, которая
только и есть абсолютная свобода; ибо свободно лишь то, что действует в
соответствии с законами своей собственной сущности и не определено ничем ни
в себе, ни вне себя.

Подобное представление имеет по крайней мере то преимущество, что устраняет
нелепость случайности в отдельном действии. Непоколебимым в каждом высшем
воззрении должно быть и то, что единичное действие следует из внутренней
необходимости свободной сущности и поэтому само происходит с
необходимостью, которую только не следует, что все еще часто происходит,
смешивать с эмпирической, основанной на принуждении необходимостью (которая
и сама есть лишь замаскированная случайность).

Но что же такое эта внутренняя необходимость сущности? В этом пункте
необходимость и свобода должны быть соединены, если их вообще можно
соединить. Если бы умопостигаемая сущность была мертвым бытием, а в
применении к человеку чем-то просто данным ему, то, поскольку его действия
могли бы быть только необходимыми, всякая вменяемость и свобода человека
были бы исключены. Однако именно сама эта внутренняя необходимость и есть
свобода, сущность человека есть сущностно его собственное деяние.
Необходимость и свобода заключены друг в друге как единая сущность, которая
являет себя той или другой, только будучи рассмотрена с разных сторон; сама
по себе она - свобода, формально - необходимость. Я, утверждает Фихте, есть
его собственное деяние; сознание есть самополагание, но Я не есть нечто
отличное от него, а само это самополагание. Однако это сознание, поскольку
оно мыслится только как самопостижение или познание Я, даже не есть первое
и, как все, что есть только познание, уже предполагает наличность
собственно бытия. Это предполагаемое до познания бытие не есть, однако,
бытие, хотя оно не есть и познание; оно есть реальное самополагание,
исконное и основное воление, которое само делает себя чем-то и есть основа
и базис всякой существенности.

Однако еще более определенное значение, чем в этом общем смысле эти истины
имеют в непосредственном отношении к человеку. В изначальном творении
человек, как мы показали выше, есть существо, не принимающее решение (что в
мифе может быть показано как предшествующее этой жизни состояние невинности
и первоначального блаженства); только он сам способен принять решение. Но
это решение не может возникнуть во времени; оно совершается вне всякого
времени и поэтому совпадает с первым творением (хотя и как отличное от него
деяние). Хотя человек и рождается во времени, но создан он в начале
творения (в центре). Деяние, которым определена его жизнь во времени, само
принадлежит не времени, а вечности: оно не предшествует жизни по времени, а
проходит сквозь время (не охватываемое им) как вечное по своей природе
деяние. Посредством этого деяния жизнь человека достигает начала творения;
поэтому посредством его он также - вне созданного - свободен и сам есть
вечное начало. Сколь ни непостижимой эта идея может показаться обычному
мышлению, тем не менее в каждом человеке есть соответствующее ей чувство,
что тем, что он есть, он был уже от века и отнюдь не стал таковым во
времени. Поэтому, невзирая на несомненную необходимость всех действий и
несмотря на то, что каждый человек, относящийся со вниманием к своему
поведению, должен признаться, что он отнюдь не случайно и не произвольно
зол или добр, злой человек, например, отнюдь не ощущает принуждения (так
как принуждение может быть ощущаемо только в становлении, а не в бытии), но
совершает свои поступки по своей воле, а не против воли. То, что Иуда
предал Христа, не мог предотвратить ни он, ни кто-либо другой из созданных
существ, и все-таки он предал Христа не вынужденно, а добровольно и вполне
свободно. Так же обстоит дело и с добрыми поступками; добрый человек добр
не случайно и не произвольно, и тем не менее он настолько не испытывает
принуждения, что никакое принуждение, даже сами врата ада, неспособно было
бы заставить его изменить свое убеждение. Правда, в сознании, поскольку оно
только самопостижение и лишь идеально, свободное деяние, которое становится
необходимостью, не может иметь места, так как это деяние предшествует
сознанию, как и существу, производит его; однако это не значит, что у
человека полностью отсутствует сознание о свободном деянии; ведь тот, кто,
стремясь оправдаться в дурном поступке, говорит: таков уж я, тем не менее
прекрасно сознает, что таков он по своей вине, хотя он и справедливо
считает, что не мог бы поступить иначе. Как часто человек уже в детстве, в
возрасте, когда с эмпирической точки зрения нельзя допустить, что он
способен свободно действовать и размышлять, проявляет склонность к злу,
которую, как заранее можно предвидеть, нельзя будет искоренить ни
дисциплиной, ни воспитанием и которая впоследствии действительно приносит
дурные плоды, замеченные нами в зародыше.