Но ведь и само христианство выдает
себя за освобождение от слепой силы язычества, а реальность освобождения
ценится по реальности и силе того, от чего освобождают. Не будь язычество
чем-то действительным, и христианство не было бы действительным. Наоборот,
процесс, какому подвержен человек вследствие своего выхода из
первоначального отношения, процесс мифологический - не что-то просто
представляемое, но нечто такое, что действительно совершается, так что он и
не может быть снят чем-то таким, что дано только в представлении, не может
быть снят учением,- он может быть снят лишь действительным процессом,
действием, независимым от человеческого представления, даже превышающим
способность представления, ибо процессу может противостоять лишь действие;
вот такое действие и составит содержание христианства.

У христианских богословов почти вся их наука разошлась в так называемой
апологетике, однако они пока еще не справились с нею, а все начинают ее
снова и снова в доказательство того, что они не нашли точки опоры, куда бы
в наше время можно было успешно приставить свой рычаг. А такая точка может
заключаться лишь в предпосылке всякого откровения - в слепо возникшей
религии. Однако пусть бы богословы и совершенно оставили попытки переходить
от малодушной обороны (к какой их теперь принудили) к активной, агрессивной
защите, тогда даже оборона отдельных мест встречала бы более легкие, легче
преодолимые трудности, если бы только богословы соизволили заметить, что и
материальные предпосылки откровения заключены в естественной религии. Ведь
откровение не творит для себя тот материал, в котором действует, оно
находит его, материал независим от него. Формальное значение откровения
состоит в том, чтобы преодолеть чисто естественную, несвободную религию, но
именно поэтому откровение заключает в себе эту последнюю: так начало
снимающее заключает в себе снимаемое. Неблагочестивым или нехристианским
такое утверждение материального тождества не сочтут, ведь известно, что оно
решительно признавалось самым ортодоксальным воззрением. Если допустимо
видеть в язычестве искажение откровенных истин, то никак уж нельзя
запретить видеть в христианстве поправленное, поставленное на место
язычество. Ну а кроме того, кто же не знает, как много всего казалось в
христианстве языческим элементом тем, кому угодно знать только о религии
разума; они все подобное и хотели бы истребить в христианстве чистом, т. е.
сообразном с разумом. Ведь родство того и другого, мифологии и откровения,
сказалось уже в общности их внешних судеб: как мифологию, так и откровение
пытались - совершенно одинаково различая в них форму и содержание, сущность
и оболочку, приспособленную ко времени,- подвергнуть рационализации, т. е.
сводить к смыслу разумному или казавшемуся разумным большинству. Однако
если исторгнуть языческое, то у христианства будет отнята вся его
реальность. Последнее, впрочем, и достигается в отношении к Богу-Отцу и в
поклонении ему "в духе и в истине" - в таком итоге исчезает все языческое,
т. е. все, что не есть отношение к Богу-Отцу "в его истине"; однако сам
этот итог лишен эмпирической истины без своих предпосылок. "И видящий Меня
видит Пославшего Меня",- говорит Христос (Иоан. 12, 45), однако добавляет:
"Я есмь путь" (14, 6) - и: "Никто не приходит к Отцу, как только через
Меня" (14, 6).

Пусть все решит еще один общий принцип. Это такой принцип: действительная
религия не может отличаться от действительной же. Если же религия
естественная и религия откровенная - обе действительные религии, то между
ними в самом конечном их содержании не может быть различия; обе они должны
содержать те же элементы, и только значение этих элементов будет одно в
этой, иное - в той, и коль скоро различие между обеими состоит лишь в том,
что одна - естественна, другая - положена Богом, то те же самые принципы,
которые в первой были лишь естественными, приобретут во второй значение
божественных. Помимо своего прасуществования Христос - не Христос. Он
существовал как естественная потенция, пока не явился как божественная
личность. И в этом отношении можно сказать о нем - он "в мире был", e n t w
k o s m w h n (Иоан. 1, 10). Он был космической потенцией, хотя сам для
себя и не без Бога, как говорит апостол, обращаясь к бывшим язычникам: вы
были без Бога (т. е. без непосредственного отношения к Богу), вы были в
мире (т. е. в том, что не есть Бог, в мире космических сил; см. Ефес. 2,
12). Ибо те же самые потенции, в единстве которых Бог есть и открывает
себя,- те же самые потенции в своей дизъюнкции и в своем процессе суть
внебожественные, чисто естественные потенции, в которых, правда, не повсюду
нет Бога, но только он пребывает здесь не в своей божественности, не в
своей истине. Ибо в своей божественной самости он - единый и не может ни
быть многими, ни вступать в процесс. "Настанет время",- говорит Христос в
том месте, которое мы уже цитировали прежде,- "настанет время и настало
уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине"
(Иоан.