Языки народов, по преимуществу сохраняющих
человеческую и духовную целостность, занимают огромные территории, и таких
языков очень немного. Вот, значит, где сохранилась - в большом объеме -
общность сознания. Кроме этого в таких языках продолжает сохраняться и
сопряженность с иными, сохраняются и следы первоначального единства, знаки
общего происхождения. Я же сомневаюсь в том, что между манерой выражения
упомянутого населения Америки и настоящими языками существует какое-либо
материальное сходство, равно как оставляю в стороне вопрос о том, в какой
мере изучение этих идиом позволит открыть в них (а в надежде на это и было
предпринято такое изучение) реальные, т. е. генетические, элементы языков;
быть может, исследования и добрались до последних элементов, но только до
элементов разложения, а не сложения и становления. По наблюдениям Азары,
лишь язык гварани население тех мест понимает на более широкой территории
(да и это требует, наверное, более точных разысканий). Потому что в целом,
как замечает все тот же Азара,- а он ведь не проехал по этим странам, а жил
там, жил годами,- язык меняется от орды к орде, от хижины к хижине, так что
иной раз только члены одной семьи и понимают друг друга; мало этого - сама
способность говорить, кажется, близка у них к тому, чтобы исчерпаться и
затухнуть. Их голоса, не сильные, не звучные, раздаются тихо; они никогда
не кричат - не кричат даже тогда, когда их убивают. Разговаривая, они еле
шевелят губами и не привлекают внимания к речи движением глаз. К этому
безразличию добавляется еще и нежелание говорить: если им нужен человек,
который идет за сто шагов от них, они никогда не окликнут его, им легче
догнать его. Язык их дрожит на последней грани - по ту сторону грани он
кончается совсем, и встает вопрос, следует ли считать языком такую манеру
речи, когда пользуются не грудными и губными, а больше всего носовыми и
горловыми звуками, какие по большей части не выразимы знаками нашей
письменности.

Итак, этот страх - этот ужас перед утратой всякого сознания единства - вот
что удерживало вместе оставшихся, вот что заставляло их укреплять хотя бы
частное единство, оставаясь если уж не человечеством, так народом. Страх
перед полным исчезновением единства, а вместе с тем и всякого подлинно
человеческого сознания - вот что даровало им и первые религиозные обряды, и
даже первые гражданские учреждения; целью их было сохранить и обезопасить
от дальнейшего разрушения все, что сумели они сохранить от былого единства.
Поскольку единство было утрачено и даже каждый индивид стремился замкнуться
в себе и обеспечить себе свое достояние, то люди делали все, чтобы удержать
ускользающее: 1) они образовали особые, иногда замкнутые союзы тех, в ком
должно было жить сознание общего, сознание единства - к тому времени
относится кастовое разделение, само основание которого ветхо, как история,
и общо для всех народов; цель его была не иная, но более надежное
охранение, в замкнутости, сознания единства - даже и для всех тех, кто
неизбежно все больше и больше утрачивал его; 2) они выработали строгие
жреческие уставы, знание было сформулировано в форме доктрины, что прежде
всего произошло в Египте; 3) со стороны внешней они старались держаться
вместе при посредстве, очевидно, принадлежащих праисторической эпохе
монументов, которые находятся во всех частях известной нам земли, своей
колоссальностью и упорядоченностью свидетельствуют о почти нечеловеческой
силе и невольно напоминают нам о той злосчастной башне, что упоминается
древнейшим повествованием, где речь заходит о рассеянии народов. Строители
говорят, обращаясь друг к другу: "Построим себе город и башню, высотою до
небес, и сделаем себе имя",- а то, может быть, мы рассеемся по всей земле.
Это было сказано еще до смешения языка, они предчувствуют предстоящее,
кризис, какой возвещает им о себе.

Они намерены "сделать себе имя". Это обычно значит - прославиться. Однако
говорящая здесь толпа не может же думать о том, чтобы (как, однако, надо
было бы переводить согласно словоупотреблению) прославиться, ведь у нее нет
еще "имени", т. е. она не стала еще народом; так и человек не может, как
говорится, "сделать себе имя", пока у него нет его, нет имени. Итак, по
самой сути дела это выражение надо понимать здесь в его непосредственном
значении, следствием которого и выступает иное, обычное ("прославиться").
Итак, в согласии с речами самих же этих людей они до той поры были
человечеством без имени, имя же отличает от иных, обособляет, а вместе с
тем и удерживает в целости как индивида, так и народ. Следовательно, слова
"сделаем себе имя" значат "станем народом"; они называют и причину - чтобы
не рассеяться по всей земле.