Сюда
относились бы все толкования, согласно которым мифологические божества -
это обожествленные силы природы, и по преимуществу одна из таких сил -
Солнце, которое, занимая различное положение в течение года, становится
иным; таковы объяснения Вольнея ("Руины"), Дюпюи ("Происхождение всех
культов") и других.

Объяснение, исходящее из notitia insita, приняло бы более философский вид
тогда, когда мы совершенно отставили бы природу и представили бы, что
мифология возникает совершенно независимо от внешнего мира, как всецело
внутренний процесс, предположив, что инстинкт следует своему имманентному
закону (тому самому, который определял и последовательность в природе); в
силу этого закона инстинкт проходит через всю природу, на каждой ступени
обладает Богом и вновь утрачивает Бога, пока не достигает превосходящего
все отдельные моменты, отлагающего их от себя как прошлое, тем самым
полагающего их как отдельные моменты природы, следовательно, стоящего даже
и над природой Бога. Коль скоро в этом восходящем движении Бог - это цель
(terminus ad quern), то в Бога веруют на каждой ступени, и последнее
содержание возникающего вместе с тем политеизма - это все же действительно
Бог.

Вот первый способ объяснения, когда мифология возникает вследствие чисто
внутреннего и одновременно необходимого движения, которое было бы свободно
от всех внешних и чисто случайных предпосылок,- такой способ можно было бы
рассматривать по крайней мере как прообраз высшего объяснения, к которому
мы и должны будем перейти. Потому что сам этот способ не мог бы считаться
окончательным и высшим - уже потому не мог бы, что и он допускает одно не
постигнутое еще предположение - именно инстинкт, который должен быть чем-то
действенным, реальной потенцией, чтобы поддержать человечество в его
движении к Богу истинному; в объяснении такой потенции нельзя надеяться
обойтись просто идеей Бога, если только не думать, что все дело в простом
логическом фокусе, когда, быть может, очень помогла бы для целей этого
исследования жалкая философия, которая свела бы к самому жалкому обличью
ничтожное - идею Бога, а затем искусственно вновь довела бы ее в мыслях до
совершенства. Речь идет ведь о такой взаимосвязи, в которой материальную
сторону, конечно, можно положить с помощью чистой идеи (мифология стерпит
это, как терпит природа), но ни природу такой фокус не объясняет, не
объяснит он и мифологии, а ведь речь идет именно об объяснении - не о чисто
идеальной возможности, но о реальном возникновении мифологии. Предпослать
религиозный инстинкт, не менее реальный в своем роде, чем любой другой,-
это могло бы быть первым шагом к усмотрению того, что мифология необъяснима
чисто идеальным отношением, в каком находится сознание к какому-либо
предмету.

Во всяком случае предпослать политеизму строгое, по всей форме, учение, а
не просто прирожденное ведение Бога - это сопряжено с гораздо большими
трудностями. Если предполагать учение, то тут препятствие в необходимости
предположить искажение учения, которое обязано перейти в политеизм. Дэйвид
Юм с успехом оспаривает как возможность возникновения такого учения, так и
возможность его искажения. О notitia insita он даже и не думал. Вообще Юм
относится к тем, кто не желает ничего знать ни об инстинкте, ни о
врожденных понятиях. Из того положения, что, как утверждает он, нет двух
народов, нет даже двух человек, которые сошлись бы во взглядах на религию.
Юм делает вывод о том, что религиозное чувство в отличие от себялюбия или
взаимной склонности полов не может основываться на естественном влечении и
допускает в лучшем случае лишь некоторую общую для всех нас склонность
неопределенно верить в существование какой-то незримой и наделенной умом
силы,- склонность, относительно которой он очень сомневается, чтобы она
опиралась на изначальный инстинкт.

Намерение Юма состоит в том, чтобы оспорить подлинно религиозное значение
мифологии как значение изначальное; в этом отношении ему надлежало бы
прежде всего оспаривать notitia insita, если бы (по уже указанной причине)
он не счел это излишним, ведь в его время это учение о прирожденном знании
совершенно устарело и утратило авторитетность. Поэтому он полагает
необходимым оспаривать лишь возможность того, чтобы какое-либо религиозное
учение предшествовало политеизму и мифологии, где бы оно было искажено.
Если же допускать учение, то таковое было известно Юму только в форме
учения, научно установленного и опирающегося лишь на строгие умозаключения
теизма (theisme raisonnй). Однако ни один способ объяснения не предполагал
подобный теизм в качестве предпосылки мифологии. Юм же приводит такой
способ объяснения лишь для того, чтобы опровергнуть его и, поскольку
никакой иной способ не известен ему, опровергнуть вообще изначально
теистическое значение мифологии.