Итак, секрет повторения в целом состоит в повторяемом, как обозначенном дважды. Королевское повторение — это повторение предстоящего, подчиняющее себе два других и лишающее их автономии. Ибо первый синтез затрагивает только содержание и основание времени; второй синтез — его обоснование; кроме того, третий синтез обеспечивает порядок, систему, ряд и конечную цель времени. Философия повторения проходит через все "стадии", обреченная повторять само повторение. Но эти стадии обусловливают ее программу — превратить повторение в категорию будущего, используя повторение привычки и памяти как преходящие этапы; борясь, с одной стороны, с Привычным, а с другой — с Мнемозиной, отказаться от содержания повторения, которое так или иначе поддается "выманиванию" различия (Габитус); отказаться от формы повторения, включающей различие, ради его подчинения Одинаковому и Подобному (Мнемозина); отказаться от слишком простых циклов, как претерпевающего обычное настоящее (привычный цикл), так и образующего чистое прошлое (памятливый или беспамятный цикл); заменить обоснование памяти простым условием нехватки, а также — основание привычки несостоятельностью "габитуса", метаморфозой агента Действия; избавиться от агента и условия во имя произведения или продукта; превратить повторение из того, что позволяет "выманить" различие или включает различие как вариант, в мысль о производстве "совершенно отличного"; сделать так, чтобы повторение для себя стало различием в себе.

Большая часть пунктов этой программы вдохновляет протестантке и католические исследования: Кьеркегор и Пеги как никто сумели противопоставить "свое" повторение повторению привычки и

123

памяти. Никто лучше не сумел вскрыть недостаточность настоящего или прошлого повторения, простоту циклов, западню воспоминаний, состояние различий, которые якобы "выманили" у повторения, или, наоборот, якобы поняли как простые варианты. Никто не был так привержен повторению как категории будущего. Никто так решительно не отвергал античное обоснование Мнемозины, а вместе с ним и платоновское припоминание. Обоснование — не более чем условие нехватки, поскольку оно погрязло в грехе и должно быть вновь дано во Христе. Не в меньшей мере отвергается и настоящее основание Габитуса: оно не избегает метаморфозы актера или агента действия в современном мире, хотя бы ценой утраты связности, своей жизни, привычек14.

Однако Кьеркегор и Пеги, если и были самыми великими повторяющими, не были готовы платить должную цену. Высшее повторение как категорию будущего они доверяли вере. Несомненно, у веры достаточно силы, чтобы победить привычку и воспоминание, разрушить привычный мыслящий субъект и Бога воспоминаний, основание и обоснование времени. Но вера приглашает нас обрести раз и навсегда Бога и себя в общем воскресении. Кьеркегор и Пеги завершали Канта, они реализовывали кантианство, доверяя вере заботу о преодолении спекулятивной смерти Бога и о восполнении раны во мне. Это их проблема от Авраама до Жанны д'Арк: обручение обретенного меня и возвращенного Бога, так что по-настоящему не уйти ни от условия, ни от агента действия. Более того — обновляется привычка, освежается память. Однако есть приключение веры, вследствие которого всегда оказываешься шутом своей веры, комедиантом своего идеала. Дело в том, что у веры есть свойственное ей и, в свою очередь, обосновывающее ее Cogito — это чувство благодати как внутреннего света. В этом особом Cogito отражается вера, выражающая данность своего состояния лишь как "данное вновь"; она не только отлучена от этого состояния, но и раздвоена в нем. Тогда верующий живет не только как трагический грешник, лишенный условия веры, но и как комедиант и шут, симулякр самого себя, поскольку он раздвоен и отражен условием. Два таких верующих не могут смотреть друг на друга без смеха. Исключает и данная, и отсутствующая благодать.
____________
14 О том, каким образом повторение у Кьеркегора противостоит привычному циклу, а также кругу воспоминании, см. комментарии Мирча Элиаде, касающиеся жертвоприношения Авраама: Eliade М. Le mythe de I'eternel retow. P., 1949. Р. 116 и след. Автор делает из этого вывод о новизне категории истории И веры. Очень важный текст Кьеркегора о подлинном повторении, которое не должно поддаваться "выманиванию" различия, содержится в его Понятии страха (Р. 28). У Кьеркегора теория условия, не обусловленного и совершенно отличного, составляет предмет его работы Философские крохи.

124

Кьеркегор справедливо говорил, что был скорее поэтом, чем рыцарем веры, короче — "юмористом". Это вина не его, но понятия веры; невероятные гоголевские похождения, возможно, еще показательнее. Как вере не быть собственной привычкой и воспоминанием; как повторению в качестве ее объекта, повторению, парадоксально происходящему лишь однажды, не быть комичным? Под ним рокочет другое, ницшеанское повторение вечного возвращения. И это уже другое обручение, похоронное обручение мертвого Бога и распавшегося мыслящего субъекта, образующее подлинное недостающее условие, настоящую метаморфозу действующего, с тем, чтобы исчезнуть в необусловленном характере произведения.