7. Во всяком военном государстве установлены знаки, дающие возможность отличать военных и налагать на них наказания как на дезертиров, если они оставят службу не по приказу или не по крайней необходимости. Так, у римлян на новобранцах ставили клеймо, закреплявшее их на военной службе под страхом смертной казни. Та же мера была принята и в нашем государстве, и в первом томе кодекса было предписано делать всем воинам отметку как раз на той части тела, которая знаменует мужеский пол. Но либо наш государь сам передумал, либо прекрасный пол, всегда склонный оспаривать наши преимущества, счел себя не менее способным к военному делу и заявил протест,— как бы то ни было, во втором томе этот пункт был отменен. Штаны перестали быть отличительным признаком военных. Появились войска в юбках, и государева армия состоит теперь из героев и амазонок, одетых в одинаковую форму. Военный министр, которому было поручено придумать ее, остановился на повязке на глазах и белом платье или плаще. Таков наш военный мундир, и он, без сомнения, больше подходит для лиц обоего пола, чем первый,— замечательное средство увеличить по крайней мере вдвое количество войск! Добавлю, между прочим, к чести прекрасного пола, что мало найдется мужчин, умеющих носить повязку так ловко, как женщины.

8. Обязанность солдат заключается в том, чтобы хорошо носить свою повязку и не посадить ни пятнышка на своем платье. Повязка становится от употребления либо более толстой, либо более тонкой. У одних она превращается в кусок чрезвычайно плотной материи, у других — в легкий газ, который может разорваться в любую минуту. Платье без пятнышка и две одинаково плотные повязки — вот чего никто еще не видел. Вы прослывете негодяем, если запятнаете свое платье; а если ваша повязка разорвется или упадет, вас примут за дезертира. О моем платье я не скажу тебе, мой друг, ни слова. Считается, что хвалить его — значит его пачкать, а отзываться о нем с презрением значило бы навести тебя на мысль, что оно грязно. Что до моей повязки, то я уже давно избавился от нее: она ли сама некрепко держалась, или я тут постарался, но она спала.

9. Нас уверяют, что наш государь обладает всеми знаниями, какие только возможны, однако наш кодекс, написанный будто бы им самим, более чем темен. Насколько разумно все, что написано в нем о платье воина, настолько же смешны пункты, касающиеся повязки. Утверждается, например, что, когда она сделана из добротной материи, она не только не мешает видеть, но сквозь нее даже можно узреть бесчисленное множество чудес, обыкновенно недоступных глазу, и что у нее одно свойство, общее с гранеными стеклами,— показывать один и тот же предмет сразу в нескольких местах. В доказательство этих нелепостей приводится такое множество других, что некоторым дезертирам пришло в голову, не мелкие ли это бесы внушили нашему законодателю свои мысли и внесли в новый кодекс столько ребяческой чепухи, которой нет и следа в старом. Но вот что будет для тебя особенно удивительным: они еще добавили, что знание этих бредней совершенно необходимо, чтобы быть допущенным во дворец нашего монарха. Ты, конечно, спросишь меня, что сталось со всеми теми, кто жил до обнародования нового кодекса. Право, ничего об этом не знаю... Лица, уверяющие, что они в курсе дела, говорят в оправдание государя, что он сообщил обо всем этом по секрету своим старым генералам; но они не оправдывают его за то, что он распустил всех своих старых солдат, которые жили себе попросту и, конечно, были весьма удивлены, когда, прибыв ко двору, встретили такой скверный прием за незнание вещей, которых они никак не могли знать.

10. Войска стоят лагерем в местностях, о которых мало что известно. Напрасно возвещают, что все там имеется в изобилии; надо думать, живется там плохо. В самом деле, те, кто вербует нас в войско, не сообщают ничего определенного, ограничиваются общими фразами, боятся прибавить лишнее слово и сами отправляются туда как можно позднее.

11. Три дороги ведут туда. Одна, по левую руку, считается самой верной, хотя в действительности она только самая мучительная. Это длинная узкая тропинка, крутая, каменистая и заросшая терниями; путнику она внушает страх, он идет по ней нехотя и всегда готов свернуть в сторону.

12. Прямо простирается другая дорога — широкая, заманчивая, вся усеянная цветами; она кажется приятно пологой. Невольно хочется идти по ней; она сокращает путь, что, впрочем, вовсе не достоинство, ибо ввиду ее привлекательности всякий был бы не прочь идти по ней подольше. Но если путник осторожен и внимательно присматривается к этой дороге, он убеждается, что она неровна, извилиста и далеко не безопасна. Он замечает, что она круто спускается вниз; он видит пропасти под цветами, он боится сделать неверный шаг; он сворачивает в сторону, но нехотя; едва забывшись, он возвращается снова,— и нет такого человека, который не забылся бы на мгновение.

13. Направо идет небольшая темная аллея, обсаженная каштанами и усыпанная песком, более удобная, чем терновая тропа, менее привлекательная, чем аллея цветов, более верная, чем они обе; но ее трудно пройти до конца, потому что песок на ней становится все более и более зыбучим.