Скачать 63.7 Кбайт
Прогулка скептика, или аллеи вступление.
Они подчиняются законам общества, признают добродетели и насаждают их, ненавидят преступление и считают умеренные страсти необходимыми для счастья. Несмотря на их кротость, их ненавидят в аллее терний. Почему? — спросишь ты. Потому что они не носят повязки; потому что они утверждают, что пары здоровых глаз достаточно для правильного поведения, и не верят без основательных доказательств, что военный кодекс действительно исходит от государя, ибо обнаруживают в этом кодексе черты, несовместимые с представлением о его мудрости и благости. Наш властелин, говорят они, слишком справедлив, чтобы осудить нас за любознательность; чего мы ищем, как не познания его воли? Нам показывают написанную им грамоту, и в то же время у нас перед глазами творение его рук. Мы сравниваем одно с другим и не можем понять, как это столь великий мастер может быть таким плохим писателем. Неужели это противоречие недостаточно явно, чтобы простить нам наше недоумение?
7. Четвертая группа скажет тебе, что аллея расположена на спине нашего монарха — фантазия более нелепая, чем Атлант древних поэтов. Этот последний подпирал своими плечами небесный свод, и поэтический вымысел украшал заблуждение. Здесь же издеваются над разумом и с помощью нескольких двусмысленных выражений протаскивают мысль, что государь составляет часть видимого мира, что вселенная и он одно и то же и что мы сами лишь часть его огромного тела. Вождь этих безумцев был своего рода партизаном; он часто совершал набеги, приводившие в смятение аллею терний.
8. Бок о бок с этими воинами идут без всякого порядка еще более странные бойцы — это люди, из которых каждый утверждает, что только он один существует на свете. Они признают бытие лишь одного существа; но это мыслящее существо и есть они сами. Так как все, что в нас происходит, сводится к впечатлениям, то они заключают отсюда, что нет ничего, кроме их самих и этих впечатлений; таким образом, каждый из них есть одновременно любовник и возлюбленная, отец и ребенок, цветочная грядка и тот, кто ее топчет. На днях я встретил одного из них, уверявшего меня, что он Вергилий. “Как вы счастливы, — ответил я ему,— что обессмертили себя своей божественной Энеидой!” “Кто? Я? — воскликнул он. — Я в этом отношении не счастливее вас”. “Что вы говорите! — возразил я.— Если вы действительно латинский поэт (а вы так же можете им быть, как и всякий другой), то согласитесь, что вы заслуживаете величайших похвал за ваше бессмертное творение. Какой огонь! Какая гармония! Какой слог! Какие описания! Какая стройность!” “Что вы говорите о стройности? — перебил он меня.— Ее нет и следа в поэме, которую вы так превозносите; это набор представлений, ни к чему не относящихся. И если бы я мог похвалить себя за одиннадцать лет труда, потраченных на сочинение десяти тысяч стихов, то лишь ввиду тех недурных комплиментов, которые я в этих стихах мимоходом сделал себе самому за умение подчинить себе своих сограждан посредством проскрипций и почтить себя названием отца и защитника родины, будучи на самом деле ее тираном”. Я широко раскрыл глаза, слушая этот вздор, и пытался как-нибудь связать воедино столь несовместимые представления. Мой Вергилий заметил мое смущение. “Вам трудно понять меня,— продолжал он,— дело вот в чем: я был одновременно Вергилием и Августом, Августом и Цинной. Но этого мало: теперь я тот, кем хочу быть, и сейчас я вам докажу, что, может быть, я — вы, а вы — ничто; поднимусь ли я за облака или спущусь на дно пропасти, я никогда не выйду за пределы самого себя, и все, что я воспринимаю, есть лишь моя собственная мысль”. На этих словах, которые он произнес с особенным ударением, его речь была прервана шумной ватагой — единственной виновницей всех беспорядков, случающихся в нашей аллее.
9. Это были молодые шалопаи, которые после довольно долгой прогулки по аллее цветов перешли в нашу, вертясь и кривляясь; они были в каком-то исступлении, и их можно было принять за пьяных по их поведению и речам. Они кричали, что не существует ни государя, ни лагеря и что в конце аллеи они все будут преблагополучно уничтожены; но в доказательство этих бредней — ни одного дельного слова, ни одного связного рассуждения. Подобно людям, расхаживающим ночью по улицам с песнями, чтобы уверить других, а может быть, и самих себя, что им не страшно, они довольствовались шумом, который они производили. И если они прекращали его на несколько мгновений, то лишь для того, чтобы подслушать речи других, уловить из них отдельные обрывки и потом повторять их, выдавая их за свои и прибавив к ним какую-нибудь чепуху.
10. Наши мудрецы ненавидят этих фанфаронов, и за дело: у них нет определенного пути, они все время переходят из одной аллеи в другую. Они приказывают перенести себя в аллею терний, когда заболевают подагрой; стоит ей пройти, они устремляются в аллею цветов, откуда их возвращает к нам молодое вино, но ненадолго.
7. Четвертая группа скажет тебе, что аллея расположена на спине нашего монарха — фантазия более нелепая, чем Атлант древних поэтов. Этот последний подпирал своими плечами небесный свод, и поэтический вымысел украшал заблуждение. Здесь же издеваются над разумом и с помощью нескольких двусмысленных выражений протаскивают мысль, что государь составляет часть видимого мира, что вселенная и он одно и то же и что мы сами лишь часть его огромного тела. Вождь этих безумцев был своего рода партизаном; он часто совершал набеги, приводившие в смятение аллею терний.
8. Бок о бок с этими воинами идут без всякого порядка еще более странные бойцы — это люди, из которых каждый утверждает, что только он один существует на свете. Они признают бытие лишь одного существа; но это мыслящее существо и есть они сами. Так как все, что в нас происходит, сводится к впечатлениям, то они заключают отсюда, что нет ничего, кроме их самих и этих впечатлений; таким образом, каждый из них есть одновременно любовник и возлюбленная, отец и ребенок, цветочная грядка и тот, кто ее топчет. На днях я встретил одного из них, уверявшего меня, что он Вергилий. “Как вы счастливы, — ответил я ему,— что обессмертили себя своей божественной Энеидой!” “Кто? Я? — воскликнул он. — Я в этом отношении не счастливее вас”. “Что вы говорите! — возразил я.— Если вы действительно латинский поэт (а вы так же можете им быть, как и всякий другой), то согласитесь, что вы заслуживаете величайших похвал за ваше бессмертное творение. Какой огонь! Какая гармония! Какой слог! Какие описания! Какая стройность!” “Что вы говорите о стройности? — перебил он меня.— Ее нет и следа в поэме, которую вы так превозносите; это набор представлений, ни к чему не относящихся. И если бы я мог похвалить себя за одиннадцать лет труда, потраченных на сочинение десяти тысяч стихов, то лишь ввиду тех недурных комплиментов, которые я в этих стихах мимоходом сделал себе самому за умение подчинить себе своих сограждан посредством проскрипций и почтить себя названием отца и защитника родины, будучи на самом деле ее тираном”. Я широко раскрыл глаза, слушая этот вздор, и пытался как-нибудь связать воедино столь несовместимые представления. Мой Вергилий заметил мое смущение. “Вам трудно понять меня,— продолжал он,— дело вот в чем: я был одновременно Вергилием и Августом, Августом и Цинной. Но этого мало: теперь я тот, кем хочу быть, и сейчас я вам докажу, что, может быть, я — вы, а вы — ничто; поднимусь ли я за облака или спущусь на дно пропасти, я никогда не выйду за пределы самого себя, и все, что я воспринимаю, есть лишь моя собственная мысль”. На этих словах, которые он произнес с особенным ударением, его речь была прервана шумной ватагой — единственной виновницей всех беспорядков, случающихся в нашей аллее.
9. Это были молодые шалопаи, которые после довольно долгой прогулки по аллее цветов перешли в нашу, вертясь и кривляясь; они были в каком-то исступлении, и их можно было принять за пьяных по их поведению и речам. Они кричали, что не существует ни государя, ни лагеря и что в конце аллеи они все будут преблагополучно уничтожены; но в доказательство этих бредней — ни одного дельного слова, ни одного связного рассуждения. Подобно людям, расхаживающим ночью по улицам с песнями, чтобы уверить других, а может быть, и самих себя, что им не страшно, они довольствовались шумом, который они производили. И если они прекращали его на несколько мгновений, то лишь для того, чтобы подслушать речи других, уловить из них отдельные обрывки и потом повторять их, выдавая их за свои и прибавив к ним какую-нибудь чепуху.
10. Наши мудрецы ненавидят этих фанфаронов, и за дело: у них нет определенного пути, они все время переходят из одной аллеи в другую. Они приказывают перенести себя в аллею терний, когда заболевают подагрой; стоит ей пройти, они устремляются в аллею цветов, откуда их возвращает к нам молодое вино, но ненадолго.
|
|