| Авторы: |
Дидро Дени |
Прогулка скептика, или аллеи вступление.
Д. Дидро
ПРОГУЛКА СКЕПТИКА, ИЛИ АЛЛЕИ
ВСТУПЛЕНИЕ.
Лица, считающие себя знатоками литературы, тщетно будут пытаться раскрыть мое имя. Я не занимаю никакого места среди известных писателей. Случайно взялся я за перо; в положении автора я нахожу так много непривлекательного, что не собираюсь посвятить себя в будущем писательской деятельности. Повод, заставивший меня выступить в роли писателя на этот раз, заключается в следующем.
Предназначенный своим происхождением и положением в обществе к военной карьере, я избрал ее, несмотря на прирожденную склонность к занятиям философией и изящной словесностью. Я участвовал в кампании 1745 г. и горжусь этим: я был опасно ранен при Фонтенуа; но я видел войну, я видел, как мой король своим присутствием поднимал энтузиазм генералов, как генералы передавали свое воодушевление офицерам, а офицеры поддерживали храбрость солдат,— я видел, как приостановили голландцев, отбросили австрийцев, разогнали англичан и как победил мой народ.
Вернувшись из Фонтенуа, я провел остаток осени в провинции, в одной довольно уединенной деревне. Я твердо решил не встречаться там ни с кем, хотя бы для более строгого соблюдения режима, который был мне нужен в целях выздоровления. Но мои ближние не таковы, чтобы оставаться неизвестными и незамеченными; в этом несчастье нашего удела. Как только стало известно, что я в К., посетители стали стекаться ко мне со всех концов. Это было настоящее преследование, я не мог ни на минуту остаться один.
Только вы, мой дорогой Клеобул, мой высокочтимый друг, не посетили меня ни разу. У меня перебывал, кажется, весь свет, кроме одного-единственного человека, который был мне нужен. Я не могу упрекать вас за это;неужели вы должны были отказаться от радостей любезного вам уединения, чтобы изнывать от скуки в толпе осаждавших меня бездельников?
Клеобул видел свет, и свет наскучил ему; он рано скрылся в небольшом имении, единственном, что уцелело у него от довольно крупного состояния; там он живет, как мудрец, и чувствует себя счастливым. “Мне скоро стукнет пятьдесят,— сказал он мне однажды,— страсти больше не волнуют меня, и я богач, хотя имею лишь сотую часть дохода, которого мне едва хватало в двадцать пять лет”.
Если счастливый случай приведет вас когда-нибудь в убежище Клеобула, вы увидите перед собой человека с серьезным, но учтивым обхождением; он не будет рассыпаться перед вами в любезностях, но вы можете быть уверены в искренности тех похвал, которые он вам выскажет. Его разговор оживлен, но не фриволен; он неохотно говорит о добродетели, но по тону его речей сразу чувствуешь, что он в ладах с нею. У него характер самого божества, ибо он делает добро, говорит правду, любит добрых и удовлетворяется самим собой.
Дорога, которая ведет в его убежище, окаймлена старыми деревьями, никогда не знавшими забот и ножниц садовника. Его дом построен со вкусом, но без излишней пышности; комнаты в нем не слишком велики, но удобны; обстановка проста, но опрятна. У него есть небольшая библиотека. Из прихожей, украшенной бюстами Сократа, Платона, Аттика и Цицерона, выходишь на участок земли, который нельзя назвать ни лесом, ни лугом, ни садом; это смесь того, и другого, и третьего. Беспорядок, всегда имеющий новизну, он предпочел строгой симметрии, которую узнаешь с первого же взгляда; в своем парке он хочет видеть природу на каждому шагу, и действительно, если встретишь там что-нибудь искусственное, то это лишь случайная игра природы. Единственное, что в этом парке кажется созданным рукой человека,— это не очень обширный, но весьма прихотливый цветник в центре, образующий нечто вроде звезды; к нему сходятся несколько аллей.
Там-то я наслаждался сотни раз очаровательной беседой Клеобула и нескольких друзей, которые у него собираются, ибо у него есть друзья и он не боится потерять их. Секрет его власти над ними заключается в том, что он никогда не требовал, чтобы они разделяли его образ мыслей, не стеснял их ни во вкусах, ни во взглядах. Там я видел, как пирронист обнимает скептика, как скептик радуется успехам атеиста, как атеист снабжает деньгами деиста, как деист предлагает свои услуги спинозисту; словом, я видел все философские секты в дружеском единении. Там царят согласие, любовь к истине, истина, чистосердечие и мир; там никогда не появлялись ни педант, ни суевер, ни святоша, ни профессор, ни священник, ни монах.
Восхищенный непринужденностью речей Клеобула и каким-то внутренним порядком, который я в них заметил, я стал внимательно присматриваться к нему и вскоре убедился, что темы его бесед были почти всегда родственны тем предметам, которые в данную минуту были у него перед глазами.
В лесном лабиринте — это был грабовый питомник, пересеченный высокими и густыми соснами,— он не упускал случая поговорить со мной о заблуждениях человеческого ума, о недостоверности наших знаний, о легковесности физических теорий и о тщете возвышенных умозрений метафизики.
Когда, сидя на берегу ручья, он замечал, как сорвавшийся с соседнего дерева лист, принесенный ветерком, падает на поверхность воды, нарушая ее хрустальную прозрачность, он говорил мне о непостоянстве наших привязанностей, о хрупкости наших добродетелей, о силе страстей, о волнениях нашей души, о важности и трудности непредвзятого отношения к самому себе и правильного самопознания.
ПРОГУЛКА СКЕПТИКА, ИЛИ АЛЛЕИ
ВСТУПЛЕНИЕ.
Лица, считающие себя знатоками литературы, тщетно будут пытаться раскрыть мое имя. Я не занимаю никакого места среди известных писателей. Случайно взялся я за перо; в положении автора я нахожу так много непривлекательного, что не собираюсь посвятить себя в будущем писательской деятельности. Повод, заставивший меня выступить в роли писателя на этот раз, заключается в следующем.
Предназначенный своим происхождением и положением в обществе к военной карьере, я избрал ее, несмотря на прирожденную склонность к занятиям философией и изящной словесностью. Я участвовал в кампании 1745 г. и горжусь этим: я был опасно ранен при Фонтенуа; но я видел войну, я видел, как мой король своим присутствием поднимал энтузиазм генералов, как генералы передавали свое воодушевление офицерам, а офицеры поддерживали храбрость солдат,— я видел, как приостановили голландцев, отбросили австрийцев, разогнали англичан и как победил мой народ.
Вернувшись из Фонтенуа, я провел остаток осени в провинции, в одной довольно уединенной деревне. Я твердо решил не встречаться там ни с кем, хотя бы для более строгого соблюдения режима, который был мне нужен в целях выздоровления. Но мои ближние не таковы, чтобы оставаться неизвестными и незамеченными; в этом несчастье нашего удела. Как только стало известно, что я в К., посетители стали стекаться ко мне со всех концов. Это было настоящее преследование, я не мог ни на минуту остаться один.
Только вы, мой дорогой Клеобул, мой высокочтимый друг, не посетили меня ни разу. У меня перебывал, кажется, весь свет, кроме одного-единственного человека, который был мне нужен. Я не могу упрекать вас за это;неужели вы должны были отказаться от радостей любезного вам уединения, чтобы изнывать от скуки в толпе осаждавших меня бездельников?
Клеобул видел свет, и свет наскучил ему; он рано скрылся в небольшом имении, единственном, что уцелело у него от довольно крупного состояния; там он живет, как мудрец, и чувствует себя счастливым. “Мне скоро стукнет пятьдесят,— сказал он мне однажды,— страсти больше не волнуют меня, и я богач, хотя имею лишь сотую часть дохода, которого мне едва хватало в двадцать пять лет”.
Если счастливый случай приведет вас когда-нибудь в убежище Клеобула, вы увидите перед собой человека с серьезным, но учтивым обхождением; он не будет рассыпаться перед вами в любезностях, но вы можете быть уверены в искренности тех похвал, которые он вам выскажет. Его разговор оживлен, но не фриволен; он неохотно говорит о добродетели, но по тону его речей сразу чувствуешь, что он в ладах с нею. У него характер самого божества, ибо он делает добро, говорит правду, любит добрых и удовлетворяется самим собой.
Дорога, которая ведет в его убежище, окаймлена старыми деревьями, никогда не знавшими забот и ножниц садовника. Его дом построен со вкусом, но без излишней пышности; комнаты в нем не слишком велики, но удобны; обстановка проста, но опрятна. У него есть небольшая библиотека. Из прихожей, украшенной бюстами Сократа, Платона, Аттика и Цицерона, выходишь на участок земли, который нельзя назвать ни лесом, ни лугом, ни садом; это смесь того, и другого, и третьего. Беспорядок, всегда имеющий новизну, он предпочел строгой симметрии, которую узнаешь с первого же взгляда; в своем парке он хочет видеть природу на каждому шагу, и действительно, если встретишь там что-нибудь искусственное, то это лишь случайная игра природы. Единственное, что в этом парке кажется созданным рукой человека,— это не очень обширный, но весьма прихотливый цветник в центре, образующий нечто вроде звезды; к нему сходятся несколько аллей.
Там-то я наслаждался сотни раз очаровательной беседой Клеобула и нескольких друзей, которые у него собираются, ибо у него есть друзья и он не боится потерять их. Секрет его власти над ними заключается в том, что он никогда не требовал, чтобы они разделяли его образ мыслей, не стеснял их ни во вкусах, ни во взглядах. Там я видел, как пирронист обнимает скептика, как скептик радуется успехам атеиста, как атеист снабжает деньгами деиста, как деист предлагает свои услуги спинозисту; словом, я видел все философские секты в дружеском единении. Там царят согласие, любовь к истине, истина, чистосердечие и мир; там никогда не появлялись ни педант, ни суевер, ни святоша, ни профессор, ни священник, ни монах.
Восхищенный непринужденностью речей Клеобула и каким-то внутренним порядком, который я в них заметил, я стал внимательно присматриваться к нему и вскоре убедился, что темы его бесед были почти всегда родственны тем предметам, которые в данную минуту были у него перед глазами.
В лесном лабиринте — это был грабовый питомник, пересеченный высокими и густыми соснами,— он не упускал случая поговорить со мной о заблуждениях человеческого ума, о недостоверности наших знаний, о легковесности физических теорий и о тщете возвышенных умозрений метафизики.
Когда, сидя на берегу ручья, он замечал, как сорвавшийся с соседнего дерева лист, принесенный ветерком, падает на поверхность воды, нарушая ее хрустальную прозрачность, он говорил мне о непостоянстве наших привязанностей, о хрупкости наших добродетелей, о силе страстей, о волнениях нашей души, о важности и трудности непредвзятого отношения к самому себе и правильного самопознания.
|
|