Скачать 63.7 Кбайт
Прогулка скептика, или аллеи вступление.
Во вселенной нет ничего, что было бы создано или помещено в определенное место без какой-либо цели...
— Ах! Опять эта цель! — воскликнул Атеос.— Это невыносимо.
— Эти господа посвящены в тайны великого строителя,— заметил Дамис,— как ученые в мысли комментируемого ими автора, которого они заставляют говорить то, о чем он никогда не думал.
47. — Не совсем так,— подхватил Филоксен.— С тех пор как с помощью микроскопа открыли в шелковичном черве мозг, сердце, кишечник, легкие; с тех пор как исследованы механизм и действие этих частей, разнообразные движения циркулирующих в них жидкостей; с тех пор как изучено, как трудятся эти насекомые,— можно ли еще говорить о случае? Но, даже оставив в стороне искусство пчел, я думаю, что в одном строении их хоботка и жала всякий здравый ум усмотрит чудеса, которые он никогда не станет объяснять случайными движениями материи.
— Эти господа,— перебил его Орибаз,— никогда не читали Вергилия, одного из наших патриархов, утверждающего, что пчелы получили в удел луч божества и что они составляют часть великого духа.
— Ваш поэт и вы,— заметил я,— не приняли в соображение, что вы обожествляете не только мух, но каждую каплю воды и каждую песчинку в море,— утверждение явно нелепое! Но вернемся к тому, что говорит Филоксен. Если из своих тщательных наблюдений над некоторыми насекомыми он делает вывод о существовании нашего государя, то чего бы только не извлек он из анатомии человеческого тела и из знакомства с другими явлениями природы!
— Ничего иного,— твердо заявил Атеос,— кроме того, что материя организованна.
Другие наши товарищи, видя его в затруднении, утешали его тем, что, может быть, он прав, но правдоподобие на моей стороне.
48. — Если перевес на стороне Филоксена, то виноват в этом сам Атеос,— живо промолвил Орибаз.— Ему следовало сделать только еще один шаг, и шансы на победу были бы, по крайней мере, уравновешены. Из слов Филоксена вытекает только то, что материя организованна; но если удастся доказать, мог бы он прибавить, что материя, а возможно, и ее устроение существует вечно, то что останется от красноречия Филоксена?
49. — Если бы сущего никогда не было, то его и не могло бы быть никогда,— важно продолжал Орибаз,— ибо для того, чтобы дать себе бытие, надо действовать, а чтобы действовать, надо быть.
50. Если бы когда-нибудь были только материальные существа, то никогда не было бы мыслящих существ. В самом деле: мыслящие существа могли либо сами дать себе бытие, либо получить его от материальных существ; в первом случае они должны были бы действовать прежде, чем стали существовать, а во втором случае они были бы произведениями материи, но тем самым они были бы низведены до степени модусов, что отнюдь не входит в расчеты Филоксена.
51. Если бы когда-нибудь были только разумные существа, то никогда не было бы материальных существ. В самом деле, все способности духа сводятся к мышлению и воле; но я решительно не понимаю, как могут мысли и воля действовать на сотворенные существа, тем более на небытие, и поэтому я вправе предположить, что это невозможно, по крайней мере до тех пор, пока Филоксен не докажет мне противного.
52. Он полагает, что мыслящее существо отнюдь не есть модус телесного существа. По моему мнению, нет никаких оснований считать телесное существо произведением мыслящего. Из его мнения и из моих соображений вытекает, таким образом, что мыслящее существо и телесное существо вечны, что две эти субстанции составляют вселенную и что вселенная есть бог.
53. Пусть Филоксен откажется от своего презрительного тона, который неуместен нигде, а меньше всего среди философов; пусть он восклицает, сколько ему угодно: “Вы обожествляете бабочек, насекомых, мух, капли воды и все молекулы материи”. “Я не обожествляю ничего,— отвечу я ему.— Если вы хоть чуть-чуть меня поймете, вы увидите, наоборот, что я стараюсь изгнать из мира самомнение, ложь и богов”.
54. Филоксен, не ожидавший такого энергичного выпада со стороны противника, с которым он мало считался, был явно смущен. Пока он собирался с духом и придумывал ответ, на всех лицах изображалось легкое злорадство, вызванное, очевидно, тайными движениями ревности, от которой не всегда защищены даже самые философские души. До этой минуты Филоксен торжествовал, и было приятно видеть, что он поставлен в затруднительное положение, да еще противником, с которым он обращался довольно дерзко. Об ответе Филоксена я ничего тебе не скажу. Едва он начал говорить, как небо потемнело; густая туча скрыла от нас окружающие предметы, и мы очутились в глубоком мраке, что побудило нас прекратить спор и предоставить его разрешение тем, кто выслал нас на разведку.
55. Так мы вернулись в нашу аллею. Там выслушали
рассказ о нашем путешествии и о наших беседах. В настоящее время рассматриваются наши аргументы, и, если когда-либо будет вынесено окончательное суждение, я сообщу тебе о нем.
56. Замечу еще только, что Атеос, вернувшись, нашел, что его жена похищена, дети убиты и дом разграблен. Подозрение пал
— Ах! Опять эта цель! — воскликнул Атеос.— Это невыносимо.
— Эти господа посвящены в тайны великого строителя,— заметил Дамис,— как ученые в мысли комментируемого ими автора, которого они заставляют говорить то, о чем он никогда не думал.
47. — Не совсем так,— подхватил Филоксен.— С тех пор как с помощью микроскопа открыли в шелковичном черве мозг, сердце, кишечник, легкие; с тех пор как исследованы механизм и действие этих частей, разнообразные движения циркулирующих в них жидкостей; с тех пор как изучено, как трудятся эти насекомые,— можно ли еще говорить о случае? Но, даже оставив в стороне искусство пчел, я думаю, что в одном строении их хоботка и жала всякий здравый ум усмотрит чудеса, которые он никогда не станет объяснять случайными движениями материи.
— Эти господа,— перебил его Орибаз,— никогда не читали Вергилия, одного из наших патриархов, утверждающего, что пчелы получили в удел луч божества и что они составляют часть великого духа.
— Ваш поэт и вы,— заметил я,— не приняли в соображение, что вы обожествляете не только мух, но каждую каплю воды и каждую песчинку в море,— утверждение явно нелепое! Но вернемся к тому, что говорит Филоксен. Если из своих тщательных наблюдений над некоторыми насекомыми он делает вывод о существовании нашего государя, то чего бы только не извлек он из анатомии человеческого тела и из знакомства с другими явлениями природы!
— Ничего иного,— твердо заявил Атеос,— кроме того, что материя организованна.
Другие наши товарищи, видя его в затруднении, утешали его тем, что, может быть, он прав, но правдоподобие на моей стороне.
48. — Если перевес на стороне Филоксена, то виноват в этом сам Атеос,— живо промолвил Орибаз.— Ему следовало сделать только еще один шаг, и шансы на победу были бы, по крайней мере, уравновешены. Из слов Филоксена вытекает только то, что материя организованна; но если удастся доказать, мог бы он прибавить, что материя, а возможно, и ее устроение существует вечно, то что останется от красноречия Филоксена?
49. — Если бы сущего никогда не было, то его и не могло бы быть никогда,— важно продолжал Орибаз,— ибо для того, чтобы дать себе бытие, надо действовать, а чтобы действовать, надо быть.
50. Если бы когда-нибудь были только материальные существа, то никогда не было бы мыслящих существ. В самом деле: мыслящие существа могли либо сами дать себе бытие, либо получить его от материальных существ; в первом случае они должны были бы действовать прежде, чем стали существовать, а во втором случае они были бы произведениями материи, но тем самым они были бы низведены до степени модусов, что отнюдь не входит в расчеты Филоксена.
51. Если бы когда-нибудь были только разумные существа, то никогда не было бы материальных существ. В самом деле, все способности духа сводятся к мышлению и воле; но я решительно не понимаю, как могут мысли и воля действовать на сотворенные существа, тем более на небытие, и поэтому я вправе предположить, что это невозможно, по крайней мере до тех пор, пока Филоксен не докажет мне противного.
52. Он полагает, что мыслящее существо отнюдь не есть модус телесного существа. По моему мнению, нет никаких оснований считать телесное существо произведением мыслящего. Из его мнения и из моих соображений вытекает, таким образом, что мыслящее существо и телесное существо вечны, что две эти субстанции составляют вселенную и что вселенная есть бог.
53. Пусть Филоксен откажется от своего презрительного тона, который неуместен нигде, а меньше всего среди философов; пусть он восклицает, сколько ему угодно: “Вы обожествляете бабочек, насекомых, мух, капли воды и все молекулы материи”. “Я не обожествляю ничего,— отвечу я ему.— Если вы хоть чуть-чуть меня поймете, вы увидите, наоборот, что я стараюсь изгнать из мира самомнение, ложь и богов”.
54. Филоксен, не ожидавший такого энергичного выпада со стороны противника, с которым он мало считался, был явно смущен. Пока он собирался с духом и придумывал ответ, на всех лицах изображалось легкое злорадство, вызванное, очевидно, тайными движениями ревности, от которой не всегда защищены даже самые философские души. До этой минуты Филоксен торжествовал, и было приятно видеть, что он поставлен в затруднительное положение, да еще противником, с которым он обращался довольно дерзко. Об ответе Филоксена я ничего тебе не скажу. Едва он начал говорить, как небо потемнело; густая туча скрыла от нас окружающие предметы, и мы очутились в глубоком мраке, что побудило нас прекратить спор и предоставить его разрешение тем, кто выслал нас на разведку.
55. Так мы вернулись в нашу аллею. Там выслушали
рассказ о нашем путешествии и о наших беседах. В настоящее время рассматриваются наши аргументы, и, если когда-либо будет вынесено окончательное суждение, я сообщу тебе о нем.
56. Замечу еще только, что Атеос, вернувшись, нашел, что его жена похищена, дети убиты и дом разграблен. Подозрение пал
|
|