От этого слова у Вергилия имеется достаточное количество производных; конечно, сюда не относятся такие, как "furor" ("краду"), "furtivus" ("краденый", "тайный") или "furtum" ("кража"). Слова "furor" ("ярость"), "furo" ("бесноваться") с производными характеризуют Энея во время пожара Трои (II 595, 771). Эта экстатическая свирепость не оставляет его и в борьбе с рутулами (X 545, 604, 802). Что же после этого говорить о Турне, который тоже везде сопровождается словом "furens" (IX 691; XI 486, 901; XII 680)! Турну свойственны не только "furor", но и "безрассудная страсть" ("insana cupido"), он "пылающий" ("ardens", IX 760). Впрочем, Юноне тоже свойствен "furor" (II 613; V 788; X 63; XII 832), равно как и Вулкану (V 662), Аллекто (VII 415), Геркулесу (VIII 228), Пентисилее (1491), Камилле (XI 709, 762, 838). Подобным же образом характеризуются Мезенций (VIII 489), Амата (VII 348, 350, 377, 386, 406; XII 601), троянцы (II 244, 355, 407; III 313; V 202; IX 552), греки (II 499) и их союзники (V 659, 670), рутулы (VII 625; X 386, 578, 905). Таким неистовством полны жрица Сибилла (VI 100, 102, 262), пророчица Кассандра (II 345), кони в бою (XI 609, 638; XII 332), толпа народа (I 150, 348; IV 42, 670; XII 607). Полна безумием и вся природа с ее бурными морями (V 801), черными бурями (I 107; V 694), яростными ветрами (I 51; X 37; XI 762), бушующими реками (II 498; VII 465) и пламенем пожара "до неба" (II 759). Но больше всего объята фуриями и безумием, конечно, Дидона (I 659; IV 65, 69, 91, 101, 283, 298, 433, 465, 501, 548, 646, 697; V 6). О том, что этот неблагочестивый "furor", в общем необходимый для развития римской истории, в дальнейшем будет укрощен Юпитером при помощи законов, ясно говорит сам Юпитер (I 294). Следовательно, и мировоззрение Вергилия, и стиль "Энеиды" немыслимы без безумия, ярости, исступления, экстатических аффектов, лишенных всякой логики, всякой морали, всякой разумной, целесообразно направленной воли.

Мы не будем исследовать другие термины в "Энеиде", относящиеся к экстатическим аффектам. Это должно составить предмет специальной работы. Отметим лишь, что на каждом шагу встречаются в "Энеиде" такие слова, как "saevus" ("дикий"), "ardens" ("пылкий"), "cupido" ("страсть"), "flamma" ("пламя"), "ignis" ("огонь"), "ater", "niger" ("черный", "мрачный") с их производными. Наряду с "cupido" такие бытовые общераспространенные термины, как "amor" ("любовь"), "ira" ("гнев"), "sanguis" ("кровь"), "trepido" ("дрожу"), "trepidus" ("дрожащий"), "turbo" ("волновать"), "turbidus" ("взволнованный"), "paveo" ("страшусь"), "pavidus" ("боязливый"), а также – в небольшом количестве – "insania" ("безумие"), "exulto" ("нахожусь в исступлении"), "lympho", "aestuo" ("бешусь"), "fervidus" ("кипящий"), "violentia" ("насилие"), в языке "Энеиды" очень часто указывают на безумно-экстатические состояния. Их нельзя будет понять, если . пользоваться обычными словарями. Даже такие, казалось бы, изученные термины, как "fata", "fortuna", "deus", "manes", все еще не исследованы в том специфическом смысле, в каком мы их находим в "Энеиде".

И вообще нужно сказать, что, хотя "Энеида", казалось бы, представляет собой воспевание Римской империи с ее твердыми законами, безупречным порядком и формальным железно выкованным строем, она фактически является поэмой всяких ужасов и страхов, безумия и звериной жестокости, иррациональных и экстатических аффектов, то есть, вообще говоря, хтонической ритмики. На это обычно мало обращается внимания, а тем не менее все это должно быть синтезировано с твердыми устоями Римской империи. Соответственно и язык "Энеиды" должен быть заново изучен и противопоставлен его бытовым и общераспространенным, общепонятным формам в латинском языке. Словари Цицерона, Цезаря или даже Горация и Овидия здесь не помогут.

Если подвести итоги предложенному выше изложению вопроса об экстатических аффектах в "Энеиде", то можно сказать приблизительно следующее.

Экстатический аффект в "Энеиде" трактуется настолько самостоятельно, настолько ни от чего не зависит и настолько довлеет самому себе, что охваченные им герои склонны считать его божеством или демоном. Он проявляет себя независимо от воли богов или рока и выступает как нечто равное им.

Экстатический аффект может совсем не соответствовать объективной воле богов или рока, а может и соответствовать им. В первом случае его носитель сознательно идет на гибель, во втором – он может торжествовать победу.

Если экстатический аффект и признает какую-нибудь силу выше себя, то эта сила есть не что иное, как предельное обобщение его же самого, что обычно и выражается в образах безумных фурий. В отличие от Гомера все универсальное переживается здесь интимнейшим образом, и одной из форм этого переживания является безумный экстатический аффект, неотличимый от истерического припадка.

И в случае гибели, и в случае победы носитель экстатического аффекта, несмотря на свою истерию, трактуется как универсальное начало, общественно-политическое, историческое, а иной раз даже и космическое.