Скачать 65.88 Кбайт
Посторонний
- Понимаете, чувство это немного ребяческое. Но они с
вашей матушкой были неразлучны. В доме над ними подшучивали,
Переза называли женихом. Он смеялся. Им обоим это было приятно. И
надо признать, что смерть госпожи Мерсо для него тяжелый удар. Я
не счел нужным ему отказывать. А вот провести ночь у гроба я ему
запретил - так посоветовал наш врач.
Потом мы довольно долго молчали. Директор поднялся и выглянул
в окно. Чуть погодя он заметил:
- А вот и священник. Даже раньше времени.
И предупредил, что приходская церковь находится в самой
деревне Маренго и до нее идти по меньшей мере три четверти часа.
Мы вышли из кабинета. Перед домом стояли священник и два мальчика-
служки; один служка держал кадильницу, а священник, наклонясь,
подтягивал серебряную цепочку. Когда мы подошли, он выпрямился. Он
назвал меня "сын мой" и сказал мне несколько слов. Потом вошел в
мертвецкую; я последовал за ним.
Я тотчас заметил, что теперь винты глубоко ушли в дерево, и
увидел четырех человек в черном. Директор сказал, что катафалк уже
ждет, и тут же священник начал читать молитву. Все пошло очень
быстро. Люди в черном с покровом в руках подступили к гробу.
Священник, служки, директор и я вышли из мертвецкой. У двери ждала
какая-то почтенная женщина, прежде я ее не видел.
- Господин Мерсо, - представил меня директор.
Имени этой женщины я не расслышал, понял только, что она
здешняя сиделка. Она поклонилась без улыбки, лицо у нее было
длинное и очень худое. Потом мы все посторонились, давая дорогу
носильщикам. Они вынесли гроб, и мы вышли вслед за ними из ворот.
За воротами ждал катафалк. Длинный, блестящий, лакированный,
совсем как пенал. Рядом стояли распорядитель - низенький, нелепо
одетый человечек - и старик, которому явно
[47]
было не по себе. Я понял, что это и есть Перез. На нем была мягкая
фетровая шляпа с круглой тульей и широкими полями (когда выносили
гроб, он ее снял), костюм не по росту, так что штанины гармошкой
свисали на башмаки, на шее - черный бант, чересчур маленький для
рубашки с таким широким белым воротничком. Нос угреватый, губы
трясутся. Под редкими седыми волосами видны престранные уши -
нелепой формы, торчащие и притом багрово-красные, это меня
поразило, потому что сам он был мертвенно-бледен. Распорядитель
объяснил нам, какой будет порядок. Впереди всех священник, за ним
- катафалк. Вокруг катафалка - четверо в черном. Позади - мы с
директором, а замыкают шествие сиделка и господин Перез.
Небо наполнилось солнцем. Уже начинало припекать, жара с
каждой минутой усиливалась. Не знаю, почему мы так долго не
двигались с места. В темном костюме я запарился. Старичок Перез
надел было шляпу, но опять снял. Я слегка повернулся в его сторону
и слушал, что говорит про него директор. Тот рассказывал, что по
вечерам мама с Перезом часто ходили гулять, их сопровождала
сиделка, и они доходили до самой деревни. Я поглядел вокруг.
Вереницы кипарисов тянулись к холмам у горизонта, меж кипарисами
сквозила земля - где зеленая, где рыжая, - отчетливо
вырисовывались редкие домики, и я понимал маму. Должно быть, вечер
в этом краю - как раздумчивое затишье. А вот сейчас под
неукротимым солнцем все вокруг содрогается и в свой черед
становится гнетущим и жестоким.
Мы двинулись в путь. И тут я заметил, что Перез прихрамывает.
Дроги катили все быстрей, и старик понемногу отставал. Один из тех
четверых тоже дал дрогам себя обогнать и пошел рядом со мной.
Удивительно, как быстро солнце поднималось все выше. Оказалось, в
полях давно уже гудят и жужжат насекомые, шелестит трава. У меня
по щекам струился пот. Шляпу я не захватил и обмахивался носовым
платком. Служащий похоронного бюро что-то мне сказал, но я не
расслышал. Он вытирал лысину платком, платок держал в левой руке,
правой приподнимал фуражку. Я переспросил:
- Что?
Он показал на небо и повторил:
- Ну и шпарит.
- Да, - сказал я.
Немного погодя он спросил:
- Вы покойнице кто - сын?
Я опять сказал - да.
- Старая она была?
- В общем, да, - сказал я, потому что не знал точно, сколько
ей было лет.
Тогда он замолчал. Я обернулся и увидел, что старик Перез
отстал уже метров на пятьдесят. Он торопился, как мог, размахивал
руками, в одной руке он держал шляпу. Поглядел я и на директора.
Он шагал с большим достоинством, не делая ни одного лишнего
движения. На лбу его блестели капли пота, но он их не вытирал.
[48]
Казалось, процессия понемногу ускоряет шаг. Вокруг сверкала и
захлебывалась солнцем все та же однообразная равнина. Небо слепило
нестерпимо. Одно время мы шли по участку дороги, который недавно
whmhkh. Солнце расплавило гудрон. Ноги вязли в нем и оставляли
раны в его сверкающей плоти. Клеенчатый цилиндр возницы маячил над
катафалком, словно тоже слепленный из этой черной смолы. Я
почувствовал себя затерянным между белесой, выгоревшей синевой
неба и навязчивой чернотой вокруг: липко чернел разверзшийся
гудрон, тускло чернела наша одежда, черным лаком блестел катафалк.
вашей матушкой были неразлучны. В доме над ними подшучивали,
Переза называли женихом. Он смеялся. Им обоим это было приятно. И
надо признать, что смерть госпожи Мерсо для него тяжелый удар. Я
не счел нужным ему отказывать. А вот провести ночь у гроба я ему
запретил - так посоветовал наш врач.
Потом мы довольно долго молчали. Директор поднялся и выглянул
в окно. Чуть погодя он заметил:
- А вот и священник. Даже раньше времени.
И предупредил, что приходская церковь находится в самой
деревне Маренго и до нее идти по меньшей мере три четверти часа.
Мы вышли из кабинета. Перед домом стояли священник и два мальчика-
служки; один служка держал кадильницу, а священник, наклонясь,
подтягивал серебряную цепочку. Когда мы подошли, он выпрямился. Он
назвал меня "сын мой" и сказал мне несколько слов. Потом вошел в
мертвецкую; я последовал за ним.
Я тотчас заметил, что теперь винты глубоко ушли в дерево, и
увидел четырех человек в черном. Директор сказал, что катафалк уже
ждет, и тут же священник начал читать молитву. Все пошло очень
быстро. Люди в черном с покровом в руках подступили к гробу.
Священник, служки, директор и я вышли из мертвецкой. У двери ждала
какая-то почтенная женщина, прежде я ее не видел.
- Господин Мерсо, - представил меня директор.
Имени этой женщины я не расслышал, понял только, что она
здешняя сиделка. Она поклонилась без улыбки, лицо у нее было
длинное и очень худое. Потом мы все посторонились, давая дорогу
носильщикам. Они вынесли гроб, и мы вышли вслед за ними из ворот.
За воротами ждал катафалк. Длинный, блестящий, лакированный,
совсем как пенал. Рядом стояли распорядитель - низенький, нелепо
одетый человечек - и старик, которому явно
[47]
было не по себе. Я понял, что это и есть Перез. На нем была мягкая
фетровая шляпа с круглой тульей и широкими полями (когда выносили
гроб, он ее снял), костюм не по росту, так что штанины гармошкой
свисали на башмаки, на шее - черный бант, чересчур маленький для
рубашки с таким широким белым воротничком. Нос угреватый, губы
трясутся. Под редкими седыми волосами видны престранные уши -
нелепой формы, торчащие и притом багрово-красные, это меня
поразило, потому что сам он был мертвенно-бледен. Распорядитель
объяснил нам, какой будет порядок. Впереди всех священник, за ним
- катафалк. Вокруг катафалка - четверо в черном. Позади - мы с
директором, а замыкают шествие сиделка и господин Перез.
Небо наполнилось солнцем. Уже начинало припекать, жара с
каждой минутой усиливалась. Не знаю, почему мы так долго не
двигались с места. В темном костюме я запарился. Старичок Перез
надел было шляпу, но опять снял. Я слегка повернулся в его сторону
и слушал, что говорит про него директор. Тот рассказывал, что по
вечерам мама с Перезом часто ходили гулять, их сопровождала
сиделка, и они доходили до самой деревни. Я поглядел вокруг.
Вереницы кипарисов тянулись к холмам у горизонта, меж кипарисами
сквозила земля - где зеленая, где рыжая, - отчетливо
вырисовывались редкие домики, и я понимал маму. Должно быть, вечер
в этом краю - как раздумчивое затишье. А вот сейчас под
неукротимым солнцем все вокруг содрогается и в свой черед
становится гнетущим и жестоким.
Мы двинулись в путь. И тут я заметил, что Перез прихрамывает.
Дроги катили все быстрей, и старик понемногу отставал. Один из тех
четверых тоже дал дрогам себя обогнать и пошел рядом со мной.
Удивительно, как быстро солнце поднималось все выше. Оказалось, в
полях давно уже гудят и жужжат насекомые, шелестит трава. У меня
по щекам струился пот. Шляпу я не захватил и обмахивался носовым
платком. Служащий похоронного бюро что-то мне сказал, но я не
расслышал. Он вытирал лысину платком, платок держал в левой руке,
правой приподнимал фуражку. Я переспросил:
- Что?
Он показал на небо и повторил:
- Ну и шпарит.
- Да, - сказал я.
Немного погодя он спросил:
- Вы покойнице кто - сын?
Я опять сказал - да.
- Старая она была?
- В общем, да, - сказал я, потому что не знал точно, сколько
ей было лет.
Тогда он замолчал. Я обернулся и увидел, что старик Перез
отстал уже метров на пятьдесят. Он торопился, как мог, размахивал
руками, в одной руке он держал шляпу. Поглядел я и на директора.
Он шагал с большим достоинством, не делая ни одного лишнего
движения. На лбу его блестели капли пота, но он их не вытирал.
[48]
Казалось, процессия понемногу ускоряет шаг. Вокруг сверкала и
захлебывалась солнцем все та же однообразная равнина. Небо слепило
нестерпимо. Одно время мы шли по участку дороги, который недавно
whmhkh. Солнце расплавило гудрон. Ноги вязли в нем и оставляли
раны в его сверкающей плоти. Клеенчатый цилиндр возницы маячил над
катафалком, словно тоже слепленный из этой черной смолы. Я
почувствовал себя затерянным между белесой, выгоревшей синевой
неба и навязчивой чернотой вокруг: липко чернел разверзшийся
гудрон, тускло чернела наша одежда, черным лаком блестел катафалк.
|
|