Скачать 65.88 Кбайт
Посторонний
И мне показалось, глаза у него
заблестели и губы дрожат. Он будто спрашивал, что еще можно
сделать. А я ничего не сказал и не подал ему никакого знака, но в
первый раз за всю мою жизнь мне захотелось обнять мужчину.
Председатель опять велел ему уйти со свидетельского места. И
Селест пошел и сел среди публики. До самого конца заседания он
сидел, наклонясь вперед, локти в колени, панама в руках, и
внимательно слушал.
Вошла Мари. Она была в шляпке и все-таки красивая. Но мне она
больше нравится с непокрытыми волосами. Я даже издали угадывал,
как колышется ее грудь, видел знакомую, всегда немного припухшую
нижнюю губу. Казалось, Мари очень волнуется. Ее сразу спросили,
давно ли она меня знает. Она сказала - с
[83]
тех пор, как служила у нас в конторе. Председатель
поинтересовался, в каких она со мной отношениях. Мари сказала, что
она моя приятельница. А на другой вопрос ответила: да, правда, она
собиралась за меня замуж. Прокурор перелистал свои бумаги и вдруг
спросил, когда началась наша связь. Мари назвала месяц и число.
Прокурор сделал равнодушное лицо и заметил - если он не ошибается,
как раз накануне похоронили мою мать. Потом усмехнулся и прибавил,
что понимает смущение Мари и рад бы не развивать далее столь
деликатную тему, но (тут голос его зазвучал резко) его долг -
стать выше условностей. И он потребовал, чтобы Мари описала тот
день, когда мы с ней сошлись. Мари не хотела говорить, но прокурор
настаивал, и она рассказала, как мы с ней купались и ходили в
кино, а потом пошли ко мне домой. Прокурор сказал, что после
показаний Мари на следствии он уже поинтересовался, какая в тот
день шла картина. Но пускай Мари сама скажет, что за фильм тогда
показывали. Мари еле слышно назвала фильм с участием Фернанделя.
Когда она умолкла, в зале стояла мертвая тишина. Тут прокурор
поднялся, лицо у него было очень серьезное, и в голосе мне
послышалось непритворное волнение, он ткнул в мою сторону пальцем
и медленно проговорил:
- Господа присяжные заседатели, на другой день после смерти
матери этот человек едет на пляж купаться, заводит любовницу и
идет в кино на развеселую комедию. Больше мне нечего вам сказать.
Он сел, в зале по-прежнему было тихо. И вдруг Мари громко
зарыдала и стала говорить - это все неправда, было совсем по-
другому, и ее заставили говорить не то, что она думает, а она меня
хорошо знает, и я ничего плохого не делал. Но председатель подал
знак приставу, тот ее увел, и заседание продолжалось.
После этого никто уже толком не слушал Масона, который заявил,
что я человек честный "и более того - порядочный". И никто не
слушал толком старика Саламано, когда он начал рассказывать, как я
был добр к его собаке, а на вопрос, как я относился к матери,
ответил, что нам с мамой уже не о чем было говорить, поэтому я и
отдал ее в богадельню.
- Надо понимать, - твердил Саламано, - надо понимать.
Но, видно, никто не понимал. Его увели.
Потом пришел черед последнего свидетеля - Раймона. Он чуть
заметно кивнул мне и сейчас же заявил, что я невиновен. Но
председатель сказал - от свидетеля требуются не выводы, а факты.
Его дело отвечать на вопросы. В каких отношениях он состоял с
убитым арабом? Раймон воспользовался этим вопросом и сказал, что
он-то и есть враг убитого, потому что дал пощечину его сестре -
bnr брат его и возненавидел. Но председатель спросил, а не имел ли
убитый оснований ненавидеть и меня тоже. Раймон сказал - что я
очутился на пляже, это чистая случайность. Тогда прокурор спросил,
каким образом получилось, что письмо, из-за которого разыгралась
вся трагедия, писал я. Раймон опять сказал, это - случайность.
Прокурор возразил: в этой истории почему-то случай оказывается
главным козлом отпущения. Интересно знать, вот когда Раймон дал
своей любовнице
[84]
пощечину, я не вмешался - это тоже случайно? И свидетелем в
полицейский участок пошел случайно? И что своими показаниями я
всячески выгораживал Раймона - тоже случайность? Под конец он
спросил, на какие средства живет Раймон, тот ответил: "Я
кладовщик", и тогда прокурор заявил присяжным: всем известно, что
у этого свидетеля особое ремесло, он - сутенер. А я его сообщник и
приятель. Итак, тут имел место трагический фарс самого низкого
пошиба, и перед судом не заурядный преступник, но выродок без
стыда и совести. Раймон хотел оправдываться, и мой защитник тоже
запротестовал, но им предложено было помолчать, пока не договорит
прокурор. Прокурор сказал:
- Мне почти нечего прибавить. - И спросил Раймона: -
Подсудимый был вашим приятелем?
- Да, - сказал Раймон, - он мне друг.
Прокурор и мне задал тот же вопрос, я посмотрел на Раймона, он
не отвел глаз. Я сказал:
- Да.
Тогда прокурор повернулся к присяжным и провозгласил:
- Вот человек, который назавтра после смерти родной матери
предавался постыдному распутству, и этот же самый человек по
ничтожному поводу, лишь бы покончить с грязной, безнравственной
сварой, совершил убийство.
заблестели и губы дрожат. Он будто спрашивал, что еще можно
сделать. А я ничего не сказал и не подал ему никакого знака, но в
первый раз за всю мою жизнь мне захотелось обнять мужчину.
Председатель опять велел ему уйти со свидетельского места. И
Селест пошел и сел среди публики. До самого конца заседания он
сидел, наклонясь вперед, локти в колени, панама в руках, и
внимательно слушал.
Вошла Мари. Она была в шляпке и все-таки красивая. Но мне она
больше нравится с непокрытыми волосами. Я даже издали угадывал,
как колышется ее грудь, видел знакомую, всегда немного припухшую
нижнюю губу. Казалось, Мари очень волнуется. Ее сразу спросили,
давно ли она меня знает. Она сказала - с
[83]
тех пор, как служила у нас в конторе. Председатель
поинтересовался, в каких она со мной отношениях. Мари сказала, что
она моя приятельница. А на другой вопрос ответила: да, правда, она
собиралась за меня замуж. Прокурор перелистал свои бумаги и вдруг
спросил, когда началась наша связь. Мари назвала месяц и число.
Прокурор сделал равнодушное лицо и заметил - если он не ошибается,
как раз накануне похоронили мою мать. Потом усмехнулся и прибавил,
что понимает смущение Мари и рад бы не развивать далее столь
деликатную тему, но (тут голос его зазвучал резко) его долг -
стать выше условностей. И он потребовал, чтобы Мари описала тот
день, когда мы с ней сошлись. Мари не хотела говорить, но прокурор
настаивал, и она рассказала, как мы с ней купались и ходили в
кино, а потом пошли ко мне домой. Прокурор сказал, что после
показаний Мари на следствии он уже поинтересовался, какая в тот
день шла картина. Но пускай Мари сама скажет, что за фильм тогда
показывали. Мари еле слышно назвала фильм с участием Фернанделя.
Когда она умолкла, в зале стояла мертвая тишина. Тут прокурор
поднялся, лицо у него было очень серьезное, и в голосе мне
послышалось непритворное волнение, он ткнул в мою сторону пальцем
и медленно проговорил:
- Господа присяжные заседатели, на другой день после смерти
матери этот человек едет на пляж купаться, заводит любовницу и
идет в кино на развеселую комедию. Больше мне нечего вам сказать.
Он сел, в зале по-прежнему было тихо. И вдруг Мари громко
зарыдала и стала говорить - это все неправда, было совсем по-
другому, и ее заставили говорить не то, что она думает, а она меня
хорошо знает, и я ничего плохого не делал. Но председатель подал
знак приставу, тот ее увел, и заседание продолжалось.
После этого никто уже толком не слушал Масона, который заявил,
что я человек честный "и более того - порядочный". И никто не
слушал толком старика Саламано, когда он начал рассказывать, как я
был добр к его собаке, а на вопрос, как я относился к матери,
ответил, что нам с мамой уже не о чем было говорить, поэтому я и
отдал ее в богадельню.
- Надо понимать, - твердил Саламано, - надо понимать.
Но, видно, никто не понимал. Его увели.
Потом пришел черед последнего свидетеля - Раймона. Он чуть
заметно кивнул мне и сейчас же заявил, что я невиновен. Но
председатель сказал - от свидетеля требуются не выводы, а факты.
Его дело отвечать на вопросы. В каких отношениях он состоял с
убитым арабом? Раймон воспользовался этим вопросом и сказал, что
он-то и есть враг убитого, потому что дал пощечину его сестре -
bnr брат его и возненавидел. Но председатель спросил, а не имел ли
убитый оснований ненавидеть и меня тоже. Раймон сказал - что я
очутился на пляже, это чистая случайность. Тогда прокурор спросил,
каким образом получилось, что письмо, из-за которого разыгралась
вся трагедия, писал я. Раймон опять сказал, это - случайность.
Прокурор возразил: в этой истории почему-то случай оказывается
главным козлом отпущения. Интересно знать, вот когда Раймон дал
своей любовнице
[84]
пощечину, я не вмешался - это тоже случайно? И свидетелем в
полицейский участок пошел случайно? И что своими показаниями я
всячески выгораживал Раймона - тоже случайность? Под конец он
спросил, на какие средства живет Раймон, тот ответил: "Я
кладовщик", и тогда прокурор заявил присяжным: всем известно, что
у этого свидетеля особое ремесло, он - сутенер. А я его сообщник и
приятель. Итак, тут имел место трагический фарс самого низкого
пошиба, и перед судом не заурядный преступник, но выродок без
стыда и совести. Раймон хотел оправдываться, и мой защитник тоже
запротестовал, но им предложено было помолчать, пока не договорит
прокурор. Прокурор сказал:
- Мне почти нечего прибавить. - И спросил Раймона: -
Подсудимый был вашим приятелем?
- Да, - сказал Раймон, - он мне друг.
Прокурор и мне задал тот же вопрос, я посмотрел на Раймона, он
не отвел глаз. Я сказал:
- Да.
Тогда прокурор повернулся к присяжным и провозгласил:
- Вот человек, который назавтра после смерти родной матери
предавался постыдному распутству, и этот же самый человек по
ничтожному поводу, лишь бы покончить с грязной, безнравственной
сварой, совершил убийство.
|
|