Скачать 65.88 Кбайт
Посторонний
Жандармы сказали,
что заседание еще не начиналось, и один предложил мне сигарету, но
я отказался. Немного погодя он спросил, не трушу ли я, и я сказал
- нет. В известном смысле мне даже интересно: посмотрю, как это
бывает. Никогда еще не случалось попасть в суд.
- Да, - сказал второй жандарм, - но под конец это надоедает.
Немного спустя в комнате звякнул звонок. Тогда с меня сняли
наручники. Отворили дверь и подвели меня к скамье подсудимых. В
зале набилось полно народу. Шторы спущены, но кое-где пробивается
солнце, и дышать уже нечем. Окон не открывали. Я сел, жандармы
стали по бокам. И тут я увидел вереницу лиц напротив. Все они
смотрели на меня, и я понял - это присяжные. Но я их не различал,
они были какие-то одинаковые. Мне казалось, я вошел в трамвай,
передо мною сидят в ряд пассажиры - безликие незнакомцы - и все
уставились на меня и стараются подметить, над чем бы посмеяться. Я
понимал, что это все глупости: во мне ищут не смешное, а
opeqrsomne. Но разница не так уж велика - во всяком случае, такое
у меня тогда было ощущение.
[78]
И еще меня ошеломило множество народу - как сельди в бочке. Я
опять оглядел зал, но не различил ни одного лица. Наверно, сперва
я не понимал, что вся эта толпа сошлась сюда поглазеть на меня.
Обычно люди не обращали на меня внимания. Пришлось сделать усилие,
чтобы сообразить, что вся эта суматоха из-за меня. Я сказал
жандарму:
- Сколько народу!
Он ответил - это газеты постарались - и показал на кучку людей
у стола, пониже скамьи присяжных.
- Вот они, - сказал он.
- Кто? - спросил я.
И он повторил:
- Газеты.
Он увидел знакомого репортера, тот как раз направлялся к нам.
Это был человек уже немолодой, с приятным, хотя, пожалуй, чересчур
подвижным лицом. Он сердечно пожал жандарму руку. Тут я заметил,
что все эти люди раскланивались, перекликались, переговаривались,
будто в клубе, где все свои и рады побыть в дружеском кругу. Так
вот отчего у меня сперва было это странное ощущение, словно я тут
лишний, непрошеный гость. Однако репортер с улыбкой обратился ко
мне. Он надеется, сказал он, что для меня все кончится
благополучно. Я сказал - спасибо, и он прибавил:
- Знаете, мы немножко раздули ваше дело. Для газет лето -
мертвый сезон. Ничего не подвертывалось стоящего, только вот вы да
отцеубийца.
Потом он показал на одного из репортеров в группе, от которой
он сам отошел, - этот человечек напоминал разжиревшего хорька, на
носу у него красовались огромные очки в черной оправе, - и сказал,
что это специальный корреспондент одной парижской газеты.
- Вообще-то он приехал не ради вас. Он будет писать о процессе
отцеубийцы, а уж заодно его попросили рассказать и о вашем деле.
Я чуть не поблагодарил еще раз, да спохватился, что это было
бы смешно. Он приветливо махнул мне рукой и отошел. Потом мы еще
немного подождали.
Явился мой защитник, в адвокатской мантии, окруженный своими
собратьями. Направился к репортерам и стал жать им руки. Они
шутили, смеялись и, видно, чувствовали себя как дома, пока в зале
не раздался звонок. Тогда все разошлись по местам. Защитник
подошел, пожал мне руку и посоветовал на вопросы отвечать кратко,
ни о чем не заговаривать первым, а в остальном положиться на него.
Слева от меня шумно отодвинули стул, я обернулся - там
усаживался высокий сухопарый человек в пенсне, заботливо
расправляя красную мантию. Это был прокурор. Судебный пристав
объявил, что суд идет. В эту минуту зажужжали два огромных
вентилятора. Вошли трое судей - двое в черных мантиях, третий - в
красной, у каждого под мышкой папка с бумагами - и быстрым шагом
направились к возвышению. Тот, что в красном, сел в кресло
посередине, положил свою шапочку перед
[79]
собой на стол, вытер платком лысину и объявил заседание суда
открытым.
Репортеры уже навострили перья. Лица у них были равнодушные и
немного насмешливые. Впрочем, один, самый молодой, в сером
фланелевом костюме с голубым галстуком, еще не брался за
самопишущую ручку, которая лежала перед ним на столе, и только
смотрел на меня. В лице его была какая-то неправильность, но я
видел только глаза - очень светлые, они пристально изучали меня,
ndm`jn их выражение я не мог уловить. Очень странно - мне
показалось, будто это я сам себя разглядываю. Может, поэтому и еще
потому, что мне не знакомы судебные порядки, я плохо понимал, что
происходило дальше: отбирали по жребию кандидатов в присяжные,
председатель о чем-то спрашивал защитника, прокурора и присяжных
(каждый раз головы всех присяжных разом поворачивались в его
сторону), скороговоркой читали обвинительный акт (я услыхал
знакомые имена и названия знакомых мест), опять задавали вопросы
защитнику.
что заседание еще не начиналось, и один предложил мне сигарету, но
я отказался. Немного погодя он спросил, не трушу ли я, и я сказал
- нет. В известном смысле мне даже интересно: посмотрю, как это
бывает. Никогда еще не случалось попасть в суд.
- Да, - сказал второй жандарм, - но под конец это надоедает.
Немного спустя в комнате звякнул звонок. Тогда с меня сняли
наручники. Отворили дверь и подвели меня к скамье подсудимых. В
зале набилось полно народу. Шторы спущены, но кое-где пробивается
солнце, и дышать уже нечем. Окон не открывали. Я сел, жандармы
стали по бокам. И тут я увидел вереницу лиц напротив. Все они
смотрели на меня, и я понял - это присяжные. Но я их не различал,
они были какие-то одинаковые. Мне казалось, я вошел в трамвай,
передо мною сидят в ряд пассажиры - безликие незнакомцы - и все
уставились на меня и стараются подметить, над чем бы посмеяться. Я
понимал, что это все глупости: во мне ищут не смешное, а
opeqrsomne. Но разница не так уж велика - во всяком случае, такое
у меня тогда было ощущение.
[78]
И еще меня ошеломило множество народу - как сельди в бочке. Я
опять оглядел зал, но не различил ни одного лица. Наверно, сперва
я не понимал, что вся эта толпа сошлась сюда поглазеть на меня.
Обычно люди не обращали на меня внимания. Пришлось сделать усилие,
чтобы сообразить, что вся эта суматоха из-за меня. Я сказал
жандарму:
- Сколько народу!
Он ответил - это газеты постарались - и показал на кучку людей
у стола, пониже скамьи присяжных.
- Вот они, - сказал он.
- Кто? - спросил я.
И он повторил:
- Газеты.
Он увидел знакомого репортера, тот как раз направлялся к нам.
Это был человек уже немолодой, с приятным, хотя, пожалуй, чересчур
подвижным лицом. Он сердечно пожал жандарму руку. Тут я заметил,
что все эти люди раскланивались, перекликались, переговаривались,
будто в клубе, где все свои и рады побыть в дружеском кругу. Так
вот отчего у меня сперва было это странное ощущение, словно я тут
лишний, непрошеный гость. Однако репортер с улыбкой обратился ко
мне. Он надеется, сказал он, что для меня все кончится
благополучно. Я сказал - спасибо, и он прибавил:
- Знаете, мы немножко раздули ваше дело. Для газет лето -
мертвый сезон. Ничего не подвертывалось стоящего, только вот вы да
отцеубийца.
Потом он показал на одного из репортеров в группе, от которой
он сам отошел, - этот человечек напоминал разжиревшего хорька, на
носу у него красовались огромные очки в черной оправе, - и сказал,
что это специальный корреспондент одной парижской газеты.
- Вообще-то он приехал не ради вас. Он будет писать о процессе
отцеубийцы, а уж заодно его попросили рассказать и о вашем деле.
Я чуть не поблагодарил еще раз, да спохватился, что это было
бы смешно. Он приветливо махнул мне рукой и отошел. Потом мы еще
немного подождали.
Явился мой защитник, в адвокатской мантии, окруженный своими
собратьями. Направился к репортерам и стал жать им руки. Они
шутили, смеялись и, видно, чувствовали себя как дома, пока в зале
не раздался звонок. Тогда все разошлись по местам. Защитник
подошел, пожал мне руку и посоветовал на вопросы отвечать кратко,
ни о чем не заговаривать первым, а в остальном положиться на него.
Слева от меня шумно отодвинули стул, я обернулся - там
усаживался высокий сухопарый человек в пенсне, заботливо
расправляя красную мантию. Это был прокурор. Судебный пристав
объявил, что суд идет. В эту минуту зажужжали два огромных
вентилятора. Вошли трое судей - двое в черных мантиях, третий - в
красной, у каждого под мышкой папка с бумагами - и быстрым шагом
направились к возвышению. Тот, что в красном, сел в кресло
посередине, положил свою шапочку перед
[79]
собой на стол, вытер платком лысину и объявил заседание суда
открытым.
Репортеры уже навострили перья. Лица у них были равнодушные и
немного насмешливые. Впрочем, один, самый молодой, в сером
фланелевом костюме с голубым галстуком, еще не брался за
самопишущую ручку, которая лежала перед ним на столе, и только
смотрел на меня. В лице его была какая-то неправильность, но я
видел только глаза - очень светлые, они пристально изучали меня,
ndm`jn их выражение я не мог уловить. Очень странно - мне
показалось, будто это я сам себя разглядываю. Может, поэтому и еще
потому, что мне не знакомы судебные порядки, я плохо понимал, что
происходило дальше: отбирали по жребию кандидатов в присяжные,
председатель о чем-то спрашивал защитника, прокурора и присяжных
(каждый раз головы всех присяжных разом поворачивались в его
сторону), скороговоркой читали обвинительный акт (я услыхал
знакомые имена и названия знакомых мест), опять задавали вопросы
защитнику.
|
|