Тогда я был убежден, что у Гуссерля это действительно так, что всегда есть одно и тоже ядро, ядро сознания, и что просто на нем, словно какие-то оболочки, возникают эти разнообразные характеры. Однако позднее, после первого тома «Идей», у Гуссерля появляются такие места, которые ставят {это толкование} под вопрос [и приводят к мысли, что это чистое сознание как сознание все-таки должно быть чем-то совсем другим], нежели просто очищенное психическое сознание. Такие места есть в «Кризисе», а также в некоторых работах Гуссерля, опубликованных после войны. Это, однако, представляется не вполне ясным. В особенности, когда я, к примеру, слышу, что поток чистого сознания двусторонне бесконечен, и что, так сказать, в протекании этого потока сохраняется континуальность. Относительно моего психического сознания это не так. Каждый вечер я засыпаю, и когда я сплю действительно хорошо, у меня нет никакого сознания: я просто сплю и снов не вижу. Следовательно, тут постоянно, каждый день и каждую ночь, происходят прерывания. Иногда я засыпаю и том случае, если во второй половине дня чувствую себя немного усталым. Иногда случается и так, что я сплю во время занятия, на котором читаю лекцию. Например, если на часах половина третьего пополудни, я могу заснуть и во время разговора.
Как тогда я могу сказать, что у меня есть какое-то бесконечно простирающееся в прошлое сознание? Конечно, я могу продвинуться очень далеко, но все-таки в конце концов все как бы расплывается, стирается. До двухлетнего возраста я дойти могу, но о более раннем периоде моей жизни я непосредственно не знаю ничего. То, что я знаю, я знаю из предания: был 1893 год, в котором я родился, говорят мне; до этого тоже было какое-то время, некий мир; но для меня это только голая мысль, выученная история, это не переживание. А что во времени находится передо мной, это совершенно неясно, к счастью или к несчастью. Могу ли я принять эту бесконечность времени, — которую утверждал Гуссерль, — причем бесконечность пережитого времени, а не времени исчисленного или астрономического или даже исторического?
Итак, если не заниматься здесь конструкциями, а предположить, что Гуссерль опирался на какие-то интуиции, тогда, как мне кажется, нужно будет посмотреть на эту ситуацию совсем по-другому и поставить вопрос: действительно ли это чистое сознание тождественно моему психическому сознанию? Если оспаривать это тождество, то возникают трудности с редукцией и рефлексией, а именно, в какой мере они способны [вывести] нас к этому другому сознанию.
Теперь примем во внимание другое, то, что, по моему мнению, Гуссерлю удалось открыть с помощью редукции. Состоит это открытие в следующем: как только по отношению к моему окружающему миру, к реальному миру, к генеральному тезису мира я провожу редукцию, я впервые осознаю, что не просто напрямую имею дело с вещами, которые воспринимаю, но что я имею дело в вещами, являющими себя через «оттенки», которые затем, «после осуществления редукции» я осознаю, хотя оттенки и не есть сама вещь.
Кое-что, несомненно, становится на этом пути возможным: переход от вещи к полагаемому, к полагаемой вещи, от вещи к смыслу вещи, вещи-ноэме. Я воспринимаю этот стол, я нахожусь в нормальной ситуации; живя в естественной установке, я имею дело с вещами, которые даны мне прямо, даны сами, хотя и посредством оттенков, как выражается Гуссерль, аспектов. Примем такую формулировку: в естественной установке об интенциональном объекте моего восприятия я не знаю ничего, он мне недоступен. Если я говорю: я вижу этот зал, вижу в нем моих знакомых и в то же время как бы дистанцируюсь от генерального тезиса, — то я могу сказать и следующее: я не знаю , является ли то, что я вижу, действительностью. Но одно я все же знаю, а именно, что нечто феноменально показывает мне себя как действительность. Это феноменальное самопоказывание того, что здесь есть, я открываю посредством редукции. Возможно, я бы мог открыть его и без особого метода; но если хотят постичь его методически, — а этого и хочет достичь Гуссерль, — то должна быть проведена эта операция, которую он называет трансцендентальной редукцией. Тогда оно действительно делается явным, и мы обращаем внимание на то, что есть нечто такое, как явление чего-либо, аспект чего-либо, причем не только одномоментно, но и в изменяющемся потоке. Например, я смотрю на этот зал и вижу, что это тот же самый зал, который я видел неделю назад или в котором я читал лекции год назад; затем я отхожу на позицию редукции и осознаю, что смысл этого зала понемногу изменяется. Скажем, сейчас он для меня имеет в себе так называемое «качество знакомости», в то время как раньше он его не имел. Когда я год назад читал здесь лекцию в первый раз, это происходило днем, в 11 часов утра, и я был твердо убежден, что свет падает через вон то окно. То, что зал имел и электрическое освещение, я тогда не заметил совершенно. Тогда зал имел для меня совершенно другой смысл, чем сейчас. К примеру, я не видел, что те стены — красные, а эти кирпичи выступают из стены. Потому что я был сосредоточен на теме, которую должен был излагать, кроме того, я находился в совершенно чужом обществе и т.