Полагаю, что и Жане тоже этого не знает — это знает только страдающий данной болезнью. Но описания, — а об этом написана целая книга, — описания, которые дает Жане, очень убедительны; они таковы, что начинаешь верить: ну что же, возможно и есть что-то такое, этакое странное ощущение себя в мире, когда мир теряет характер автономности; мы становимся тогда ужасно несчастными, у нас больше нет реальности. И если даже она у нас есть, мы не знаем, что она у нас есть. То, что в нас меняется при переходе от психастенической к нормальной установке, — это именно то, что мы теперь пытаемся понять, это именно генеральный тезис. Он есть нечто столь само собой разумеющееся, столь повседневное и столь естественное, что мы не знаем, что он вообще у нас есть. Мы узнаем об этом лишь в тот момент, когда он подвергается «порче».
Наш поэт Мицкевич как-то сказал об отечестве, что оно — как здоровье: о том, что это такое, мы узнаем, лишь потеряв его. Быть может, с чувством реальности дело обстоит так же — мы обнаруживаем, что это такое, только тогда, когда оно становится как бы неустойчивым. Оно — не потенциальность. Но что оно такое в положительном отношении, и как это можно узнать, это для меня остается проблемой. Тем не менее, мой скепсис не выражается в отрицании генерального тезиса как такового. Просто он — нечто совсем иное, чем акт, в котором осуществляется схватывание реальности, в котором нечто вычленяется из мира и происходит определение того, что это такое.
Но Гуссерль говорит: если мы хотим войти в трансцендентальную феноменологию, мы должны попытаться именно в этом пункте, который столь неясен и все же убедителен, провести некое преобразование, которое, как он говорит, открывает нам область совершенно новых исследований. Это преобразование и есть трансцендентально-феноменологическое еросhе, или редукция. Но вот сказать, что же такое эта редукция, очень сложно. Гуссерль использует здесь, во-первых, сравнение с тем, что нам известно из истории — эксперимент с сомнением из первой и второй медитаций Декарта. Гуссерль в этой связи говорит: да, я буду его использовать, чтобы сделать для Вас более понятным то, что делается или должно быть сделано для перехода от генерального тезиса естественного мира к феноменологической установке и к чистому сознанию. Но в то же время он говорит, что у Декарта все это было совсем по-другому: он хотел провести генеральное сомнение для достижения одной определенной цели, а именно, чтобы обнаружить нечто абсолютно достоверное, область абсолютно достоверного, несомненного. Им, как все Вы знаете, было cogito; все остальное, все отличное от cogito бытие было для него сомнительным именно в том, существует ли оно вообще или не существует. И Декарт проходит долгий путь, прежде чем он, с помощью Бога и т.д., доказывает, что это остальное все же существует.
Гуссерль же, напротив, говорит: моя цель другая, я не стремлюсь обнаружить такую область абсолютно достоверного, абсолютно несомненного. Тем не менее, — и к этому я еще вернусь позже, — я сомневаюсь, действительно ли проблема абсолютно несомненного бытия не имеет для Гуссерля никакого значения. Несомненно, что он пытается найти область индивидуальных фактов, которые прежде, без этой редукции, были как бы недоступны — это верно. Для этого у него, вероятно, было два мотива: или он хотел увидеть, постичь действительность духа, или же он, кроме того, хотел обладать областью духа как предельной несомненностью. Если же мы пытаемся выяснить, что подпадает под условие редукции как редуцированное, не-абсолютное, то у нас возникает такое чувство, что в конечном счете дело все-таки сводится к тому, что «редуцируется» сомнительное, а несомненное, то есть чистое сознание, сохраняется как остаток (Residuum).
Но как дело обстоит с той попыткой сомнения, которой оперирует Гуссерль — как попыткой найти доступ к этой трансцендентальной редукции? Гуссерль говорит: конечно, я убежден в том, что мир существует, но отныне я уже не стану, так сказать, по инерции признавать это, т.е. признавать, что мир существует. Это убеждение в том, что мир существует, я делаю «недействительным». Более того: я «заключаю его в скобки», и в этих скобках оказывается отныне весь мир с его характером действительности. Это и есть epoche!
Итак, здесь использован целый ряд образов: «заключение в скобки», «полагание недействительным» и т.д. Все, что здесь говорится, остается метафорическим. И так происходит не только в первом томе «Идей», но и в других сочинениях Гуссерля, как поздних, так и ранних, вплоть до конца, вплоть до «Кризиса», каким он предстает перед нами сегодня (при жизни Гуссерля появилась лишь первая часть «Кризиса»). Вопрос о том, что такое эта редукция, встает все снова и снова, и Гуссерль предпринимает все новые и новые попытки описать ее и показать важность данной операции. По сути дела, оба тома «Первой философии» посвящены только этой проблеме.
Тем не менее, когда дело касается прямого описания того, что же происходит, когда я осуществляю редукцию, то мы находим у Гуссерля только этот оборот: «Да, происходит заключение в скобки».