В этом случае тоже должен иметься определенный отрезок времени, чтобы благодаря ретенции могла сохраниться идентичность отдельного кадра. То есть должно быть, выражаясь чисто теоретически, нечто такое, что делает возможным это удержание, т.е. ретенцию. [Без нее нам не были бы даны никакие идентичные предметности.]
Бергсон, как Вы знаете, хотел иметь техническую аналогию своей теории интеллекта и говорил, что интеллектуальное познание подобно кинематографической проекции. {Сначала} все разлагают на отдельные «отрезки» (кадры, картинки), а затем континуальность события воспроизводится с помощью технического устройства. Да, и то, что на ленте разделено на отрезки, в конкретном видении не воспринимается по отдельности, но синтезируется, например, в целостное движение человека. Так дело обстоит и с ретенцией: в ней уже воспринятое и только что происшедшее сохраняется как еще актуальное и синтезируется с тем, что как раз сейчас схватывается в восприятии.
У Бергсона мы находим и сходное понимание «настоящего». Во-первых, отвержение «точечности» настоящего и утверждение, что оно может охватывать собой различные периоды события, в зависимости от, как он это называет, «tension de la conscience». Например, если сейчас я очень сосредоточен и активен, то во мне вся лекция словно стягивается в одну {точку} настоящего. Но если я менее активен, рассредоточен или рассеян, то эта лекция разворачивается до множественности фаз, она даже распадается на куски, которые затем отчетливо следуют друг за другом, долго «тянутся» один за другим. Тогда совершенно верно говорят о «скуке», «тягомотине» (Langeweile). Но Бергсон идет в этом направлении еще дальше, он полагает, что на границе все более и более «высокой» «tension de la conscience» мы приходим к возвышающейся надо всем активности Бога, в которой вся вечность становится одним настоящим. Это для меня уже просто красивая поэзия, поскольку я не знаю, что это такое. Но я вполне могу феноменально подтвердить то, что мое настоящее в различное время может иметь больший или меньший охват, так сказать, может быть более «конденсированным» или более «развернутым» и «распадающимся» на моменты. Это действительно зависит от моей активности. Все или «раскалывается» на многие моменты или же словно «стягивается» в одну {точку} настоящего или, по меньшей мере, квази-настоящего. Как следует развивать дальше анализ конкретного, времени, — проблема, которую я здесь разрабатывать не могу. Потому что этой теме следовало бы посвятить целый учебный год.
Но что касается «ретенции», то здесь можно было бы аргументировать дальше (хотя это уже будет не по-феноменологически) и ставить вопрос о том, не обусловлена ли она физиологически. В частности, в связи с видением имеются определенные нейрофизиологические проблемы. Так, говорят, что физиологические пертурбации в аппарате зрения не прекращаются сразу же после {окончания} светового стимула, но длятся еще некоторое время. Спрашивается, имеется ли в зрительном нерве один непрерывный процесс или же множество быстро следующих друг за другом коротких импульсов. Это связано с так называемым законом «все или ничего», а также с тем фактом, что определенное качество ацетилхолина потребляется в зрительном нерве мгновенно, а затем вновь вырабатывается в довольно быстром процессе. Но все это происходит так быстро, что в переживании сохраняется непрерывность. Весь этот способ рассмотрения образует, однако, лишь параллель к анализу сознания.
В заключение, перед тем как я перейду к дальнейшему рассмотрению проблем трансценденции, нужно упомянуть еще один момент, касающийся восприятия. А именно, встает вопрос, который для Гуссерля становится актуальным только в первом томе «Идей» и который касается того, как возможно, что нам при восприятии хотя и даны сами вещи, и их телесное самоприсутствие хотя и является как раз характерным признаком восприятия, отличающим его от представления и голого мышления, но, с другой стороны, вещи — как говорит Гуссерль — [даны] в многообразии «оттенков» («явлений», «аспектов»). Вместе с так называемым «оттенком» появляется нечто новое, нечто такое, чего раньше, например, в феноменологии В. Шаппа, просто не было. Здесь, можно сказать, выходит на свет некая опосредованность восприятия, в то время как вначале восприятие стремились выделить как «непосредственное» познание и рассматривали его именно в качестве такового. Согласно учению Гуссерля, изложенному в первом томе «Идей», всякая вещь является в определенных «аспектах», в определенных «оттенках»; именно оттененное показывает нам себя в оттенках, в аспектах. Введение понятия оттенка (аспекта), с одной стороны, имеет фундаментальное значение для позиции Гуссерля в первом томе «Идей», поскольку оно позволяет ему провести разделение двух регионов бытия: реального (внешнего) мира и чистого сознания. В то же время, понятие оттенка, как кажется, не какая-то удобная мыслительная конструкция, но нечто, что возникло под давлением многолетних аналитически-феноменологических исследований, что, таким образом, может быть подтверждено многообразными и сложными феноменальными фактами.