В этом смысле выясняется, что самое важное из того, что необходимо открыть, посредством редукции открыто быть не может. Нужно осуществить некий действительно новый акт, а не просто редуцировать уже существующий. Значит, мы должны осуществить имманентное восприятие. Разумеется, сказал бы Гуссерль, мы должны это сделать. Такой вопрос я поставил как-то в Руайомоне, — это было в 1957 году, на одном небольшом конгрессе феноменологов, — и мне тогда сказали: Гуссерль, конечно же, думал, что одно тесно связано с другим; вполне естественно, что здесь мы проводим эту рефлексию. Но возможно, что это все-таки не результат самой редукции! И опять-таки, достаточно ли рефлексии для того, чтобы воспринять, схватить чистые переживания? Нет, для этого ее недостаточно, здесь нужна еще и редукция. Поскольку если мы только рефлексируем, подобно тому как я делаю это здесь и теперь, рефлексируя на мою мысль, — то данное в этой рефлексии есть мое психическое поведение, причем я сам здесь выступаю как некий человек. Психическое поведение, т.е. мои сознательные процессы, которые в обычном понимании суть феномены, но в то же время симптомы моей души, моего духа и, разумеется, также моего тела. Они суть симптомы того, что происходит во мне как в целом, и как таковые они суть именно некие элементы реального человека, а в более широком смысле — и реального мира.
Обычная, повседневная рефлексия сама по себе еще не приводит меня к чистому сознанию, к моему чистому переживанию. Я должен призвать на помощь редукцию. Гуссерль здесь имеет в виду следующее: уж если я редуцировал весь реальный мир, а я как человек вместе с моими психическими фактами принадлежу этому миру, тогда достаточно уже этой редукции, чтобы я не только внешние вещи смог взять как полагаемое, но и меня самого с моими переживаниями, то есть с переживаниями как симптомами моей самости. Но говорится это таким образом: я как человек с моими психическими фактами, с моими отношениями к внешнему миру, то есть каузальные отношения и т.д. — все это теперь «в кавычках», теперь это полагаемое. Прекрасно. Но теперь я должен в полагаемом или из полагаемого как-то извлечь чистое переживание меня самого, так сказать, вылущить чистое сознание из этих — как выражается Гуссерль — «истолкований» (Auffassungen), причем не должно остаться неотмеченным, что это переживание есть именно симптом моей психо-физической ситуации. Здесь, опять-таки, совершенно недостаточно просто сказать, что я есть человек и что мои переживания суть симптомы моей психо-физической организации. Недостаточно сказать: производится редукция. Теперь характер реальности и характер принадлежности к конкретному миру, вплетенность во всевозможные, разнообразные каузальные отношения, в которых я сейчас нахожусь, наконец, печать «человечности», лежащая на моих переживаниях, — все это должно быть отделено от «сознательности» этих переживаний, с тем чтобы сознание было «отшелушено», «очищено» ото всех этих характеров. Недостаточно просто дистанцироваться от них.
Гуссерль в одном месте говорит, что все это уже не имманентно — этот характер реальности, эта переплетенность со всем миром, присущая реальному процессу. То есть как только я сосредотачиваюсь на имманентном, неимманентное отпадает. Но достаточно ли редукции, чтобы затем само по себе произошло сосредоточение на имманентном? Ведь я должен уметь как-то отличать имманентное от не-имманентного. — И кроме того, откуда мне знать, что я должен здесь делать? Самопроизвольно эти характеры не исчезнут, это я должен очистить от них чистое сознание, как-то изъять их из него или обесценить. Здесь не поможет ни рефлексия, — поскольку рефлексия, разумеется, принимает все как есть, — ни редукция, поскольку благодаря ей я лишь могу узнать, что реальное следует брать только как полагаемое, что его следует каким-то образом поставить под вопрос. Итак, различные характеры145: [простой характер реальности], но также и тот характер, согласно которому переживание есть элемент реального человека, симптом процессов, происходящих в его мозге и т.д., должны быть как-то устранены или, так сказать, лишены силы. Но как это сделать? Эта задача создает определенные затруднения для людей, желающих войти в феноменологию. Мне это очень понятно. После моей габилитации я приехал в Лемберг, где главной фигурой, мастером был Твардовский. Он был брентанистом, всю свою жизнь он по сути дела оставался дескриптивным психологом, хотя сам он считал себя философом. Его ученики тогда все время задавали мне один и тот же вопрос: что же такое «чистое сознание»? То же ли это самое, что и мое индивидуальное психическое сознание, или же это какое-то другое сознание? — В такой ситуации испытываешь искушение сказать, что это то же самое, просто оно, как бы облачено во множество характеров. При рассмотрении текстов в первом томе «Идей» создается впечатление, что и Гуссерль мыслил себе это так же, что по его мнению [изначальное] чистое сознание, так сказать, затемнено определенными истолкованиями, которые должны отпасть, как только проведена редукция.